Известно, что эти грамотеи-иезуиты поддерживали как минимум опосредованное общение с некоторыми китайскими учеными, выступавшими против неоконфуцианства. Последовательность событий выглядит таким манером, что представляется возможным в определенной степени влияние на китайское философское движение со стороны критиков из числа иноземных сторонних наблюдателей. К тому же оказывается так, что китайские философы переняли у иезуитов научные методы в таких областях, как языковедение, игравшее некоторую роль в становлении их движения.
Нам, на Западе, не стоит слишком хвалить своих предков за возможное влияние на ход развития китайской философии, зато придется признать еще одну точку зрения, упоминающуюся у нас весьма редко. Сведения о китайской философской мысли и атрибутах, сообщавшиеся иезуитами в посланиях назад в Европу, тоже оказали свое влияние на таких знаменитых европейских деятелей, как Готфрид Лейбниц, Вольтер, Франсуа Кёнэ, Оливер Голдсмит, и массу других. Нам не следует преувеличивать роль китайской философской мысли в развитии таких идей всеобщего равенства, как те, что приобрели конкретную форму во время Французской революции, но свою роль она все-таки сыграла, пусть даже в виде катализатора тех событий.
Школа революционных мыслителей, появившаяся в начале правления династии Цин, получила известность как школа учения Хань по причинам, которые мы рассмотрим позже. Ее старейшего представителя, часто считающегося основателем, звали Гу Яньу[11]. Он родился в 1613 году в семье, давшей Китаю многочисленных ученых и чиновников периода правления династии Мин. В детстве его отличали упрямство и независимость характера, зато он прекрасно учился и постепенно заслужил славу выдающегося ученого. Он обладал критическим настроем, в отличие от большинства ученых его времени, и прочитал огромное количество произведений даже в такой неакадемической (для Китая) области, как экономика и военная стратегия.
Последний предмет ему очень пригодился, когда пришлось помогать в организации защиты его родного города от вторгшихся маньчжуров. Но он все равно пал во время отсутствия в нем Гу Яньу. Его кормилица, которой он был многим обязан, и питал к ней большую привязанность, отказалась жить под властью маньчжуров; она заморила себя голодом до смерти, тем самым дав понять сыну, чтобы он ни в коем случае не пошел в услужение к Цинам. Он боролся с маньчжурами до тех пор, пока они не утвердились на его земле, и после этого отправился в путешествие по стране, работал на различных предприятиях, на которых проявил себя одаренным руководителем товарного производства. Однако реальное дело интересовало его мало, и говорят, что он начал собирать деньги на финансирование революции против маньчжуров, на которую он надеялся. Ему пришлось познать тюрьму, но позже маньчжуры предложили ему поступить на государственную службу. Он ответил: «Если будете настаивать, я наложу на себя руки».
В 1679 году он поселился в небольшом городе, где занялся наукой и преподаванием. Скончался Гу Яньу в 1682 году.
Как ученый Гу Яньу не ограничивал себя узкой сферой исследований, он собирал и сопоставлял информацию, накопленную во время многочисленных путешествий и прочтения книг на всевозможные темы. Тем самым он внес существенные коррективы в зауженный классический процесс научных исследований своего времени. Его величайшим вкладом можно назвать исследования в области фонетики, в которой он продолжил и обогатил труд своих предшественников; он популяризировал использование фонетики в качестве инструмента филологических и исторических исследований. К тому же он получил признание в качестве географа с историческим уклоном, а также коллекционера и исследователя древних надписей на камне и бронзе.
Как философ он энергично травил неоконфуцианство Лу Сяншаня и Ван Янмина, в которых однозначно видел должников дзен-буддизма, позаимствовавших у этого вероучения основные догмы. Он заметил, что большинство его современников, погрузившихся в исследования неоконфуцианства, практически не обращали внимания на проявления зла, разлагавшие правительство династии Мин и угнетавшие народ. Им к тому же было нечего противопоставить вторжению маньчжурских орд. Хуже всего, с его точки зрения, было то, что многие из них с большой охотой предложили свою преданность и услуги навязанному иноземному режиму. Он писал:
«Увы, ученые прошлого века и еще раньше постоянно говорили о «разуме» и «человеческом естестве», но при этом настолько путались, что не могли толком их объяснить. Конфуций редко говорил о «судьбе» или «благодеянии», а его воспитанник по имени Цзы-гун никогда не слышал, чтобы учитель говорил о «человеческом естестве» или «Пути Небес»… Ученые сегодня стали совсем другими, не такими, как раньше. Они… подолгу рассуждают о «разуме» и «человеческом естестве», но пренебрегают методом Конфуция по «изучению как можно большего объема предметов и запоминанию освоенного» ради поиска «общего принципа, их объединяющего». Позабыв о том, что вся страна погружена в горе и нищету, они ни словом не упоминают о бедствиях своего народа, зато проводят все свое время в разглагольствованиях о «возвышенном», «ничтожном», «сущем» и «общем».
Должно быть, дальше говорят о том, что их учения превосходят теории Конфуция, а их учеников ценят достойнее Цзы-гуна… что касается этого, то мне и знать не хочется.
По всему тексту трактата «Мэн-цзы» неоднократно заходит речь о «разуме» и «человеческом естестве», а вопросы, которые задают… [его ученики], и ответы, которые дает Мэн-цзы, обычно касаются практических проблем человеческого поведения. Таким образом, Конфуций редко говорил о «человеческом естестве», «судьбе» или «Небесах», зато нынешние ученые обсуждают их постоянно. Конфуций и Мэн-цзы постоянно обсуждали практические вопросы поведения, а современные ученые касаются их редко…
По моему скромному разумению, Путь совершенномудрого [по словам Конфуция] следует «широко отображать в ученье» и «в личном поведении ощущать нравственные обязательства». «Ученье» имеет отношение ко всему в широчайшем диапазоне от личного поведения до государственных дел. «Ощущение нравственного обязательства» должно сопровождать все виды отношений – отношений сына, подданного, брата и друга – и все проблемы общественного взаимодействия. Ощущение нравственного обязательства представляется чрезвычайно важным моментом. Каждый человек должен [как учил Конфуций] чувствовать себя уютно, «нарядившись в потрепанную одежду и потребляя скверную пищу». Но сгорать от стыда должен тот, кто ничего не сделал для облегчения нищеты простого народа».
Гу Яньу ругал философию Лу Сяншаня и Ван Янмина за благодушие и подобострастие многих его современников к монархической власти. Все-таки один среди них (кем восхитился Гу Яньу несмотря на то, что он числился общепризнанным последователем Ван Янмина) посмел выражать представления настолько либеральные, что два с лишним столетия спустя его превознесли до небес как революционера глубокой старины.
Этот ученый по имени Хуан Цзунси (1610–1695) приходился сыном чиновнику, служившему при династии Мин, который осмелился бросить вызов продажной клике евнухов, державшей двор под своим контролем. За это отца Хуан Цзунси казнили, когда его сыну исполнилось всего лишь 16 лет. Два года спустя Хуан Цзунси отправился в столицу и собственноручно поквитался с теми, кого счел повинными в гибели своего отца. Юношеские впечатления, несомненно, сыграли свою роль в появлении у будущего великого философа презрения к монархическим атрибутам в том виде, какими они существовали в его собственные дни. Тем не менее после вторжения маньчжуров на территорию Китая он возглавил войска и занимал должность при дворе во время тщетных попыток спасения династии Мин. Как только учредили маньчжурскую династию, он занялся исследованиями, написанием трудов и преподаванием, отказываясь от всех предложений занять официальный пост.
Книга, которую Хуан Цзунси написал в 1662 году, содержит очерк под названием «О монархии». В древности, утверждал он, правителями становились исключительные по своим талантам мужчины, готовые пожертвовать своим собственным благополучием и трудиться ради общественного блага. Такими он видел совершенномудрых правителей древности. Но потом правители переродились. Хуан Цзунси описал их следующим образом:
«Они считали себя теми, кто распределяет добро и зло нашего мира. Они находили вполне правильным такое положение вещей, при котором все добро они присваивают себе, а все зло обрушивают на остальных людей. Они запрещали своим вассалам эгоистичные поступки, а великое себялюбие правителя назвали «общественным благом». Сначала немного стыдились такого своего поведения, но время шло, и стыд уступил место привычке.
Они смотрели на мир как на свое огромное личное поместье, которое передавали сыновьям и внукам по праву вечного владения… В старинные времена народ считался хозяином дома, а правитель просто его постояльцем; правитель проводил всю свою жизнь в трудах на благо народа.
Сегодня, однако, правителя считают хозяином дома, тогда как народ оказывается гостем в его поместье; при таком раскладе не остается ни одного уголка, где народ мог бы обрести покой в своей собственной стране, и все по вине его правителя.
Пока претендент на престол на него взгромоздится, должно погибнуть огромное число людей и распасться великое множество семей. Опять же все ради расширения пределов его вотчины. Никакой жалости правитель при этом не чувствует; он говорит: «Я учреждаю наследное поместье для своих потомков». Дорвавшись до трона, он размалывает все кости народа тяжелым трудом и дробит семьи исключительно ради обеспечения себя распутными удовольствиями. Он считает такой свой образ жизни вполне заслуженным; он говорит: «В этом заключается корысть от моей собственности».
Тут уместно сделать вывод о том, что правитель превращается в болезненный бич народа своей империи! Если бы народу не навязывали правителя вообще, то люди могли трудиться в интересах их собственной выгоды. Разве можно себе представить, будто учреждение монархии предназначалось в целях создания преобладающих сегодня условий?
В старину народ любил и всячески поддерживал своего правителя, видя в нем своего рода отца, считая его неким подобием Небес, и он таким на самом деле старался быть. В наше время народ негодует и ненавидит своего правителя, считает его вороватым врагом, называет «своим собратом», лишенным какого-либо права на народную привязанность. И на самом деле он именно такой и есть».