С самого начала правления династии Цин возникло мощное и растущее в масштабах движение, ориентированное на критическое исследование первых комментариев и древних текстов, которые обеспечивали обоснование авторитета трудов ученых постарше и потому понадежнее, чем произведения неоконфуцианцев. Как мы уже убедились раньше, Гу Яньу внес громадный вклад в изучение фонетики. Опираясь на фундаменты, возведенные учеными конца династии Мин, Гу Яньу преуспел в восстановлении древнего произношения большого количества иероглифов, долгое время остававшегося неизвестным. Так выглядел всего лишь один из инструментов, примененных учеными при династии Цин в их беспримерной деятельности по критическому осмыслению памятников древней литературы, когда они обнаруживали подделки, устраняли старые проблемы и даже в некоторых случаях воссоздавали давно утраченные тексты.
Самые ранние толкования, посвященные произведениям китайской классики, относятся к времени правления династии Хань. Приводилось такое обоснование, что толкователи, служившие при дворе династии Хань, ближе всего по времени находились к срокам написания классических китайских трактатов, поэтому они должны были разбираться в них лучше всех последующих поколений философов. Таким образом, толкования философов времен династии Хань получили признание как наиболее достоверные. Поэтому данное направление науки династии Цин получило название «школы ханьского учения».
Представители этой школы не могли похвастаться литературными изысками и метафизическими разглагольствованиями. Они делали акцент на индуктивные исследования (основанные на выявлении закономерностей в эмпирических данных). Критический разбор текстов в Китае прижился давно, но ученые при династии Цин подняли его на новую высоту совершенства. Чарльз С. Гарднер писал, что «китайцы ничуть не уступают представителям западной науки в вычленении сферы текстовой или предварительной критики, то есть в той дисциплине, которая касается установления подлинности, места и значения текстов, но без их исторической оценки и утилизации».
Ученые времен династии Цин использовали филологию, текстовой и (до меньшей степени) исторический разбор, а также эпиграфику (вспомогательная историческая и филологическая дисциплина, изучающая древние и средневековые надписи на камне и т. п.), чтобы продвигать свои исследования в политическую, социальную и экономическую сферу. Одновременно они занимались исследованиями истории и классики. Представители школы ханьской науки как таковой в первую очередь, однако, заботились об использовании всех имеющихся в их распоряжении средств в интересах дискредитации письменных произведений неоконфуцианцев и материалов, лежащих в основе их исследований. Трудились они и на поприще исследования трудов времен династии Хань, считавшихся наиболее подлинными.
Дай Чжэнь унаследовал приемы этой школы и использовал их для обогащения трудов по литературному разбору произведений старины. Но этого ему показалось недостаточно. Если верить Фан Чаоину, Дай Чжэнем «владело убеждение в том, что с этими исследованиями ничего не заканчивалось самой собой, но их следовало использовать для разработки новой философии, целью которой ставилось бы совершенствование общества. Для него высшая польза от китайской классики заключается в истине, которую она несет потомкам; и ради воспроизведения этой истины он готов был пойти дальше «ханьского учения» точно так же, как его предшественники пошли дальше «сунского учения».
В этом Дай Чжэнь стоял практически особняком. Его предложения в полной мере осмыслить не сумел никто даже в его собственные дни, и его роль в истории развития китайской философской мысли признали совсем недавно. Большинство представителей школы ханьского учения сдалось перед соблазном учения, поэтому их вклад, каким бы крупным ни казался, заключался в подготовке специалистов, знавших «все больше о все меньшем».
Глава 12
Влияние Запада
За сотню лет, соединивших середину XIX с серединой XX века, Китай претерпел более глубокие изменения, чем за все предыдущие две тысячи лет. Преобразования затронули в разной степени политические учреждения, структуру общества и экономическую жизнь. Одновременно корректировки неизбежно коснулись шаблонов китайских философских взглядов.
Эти изменения и поводы, их породившие, оказались настолько многочисленными и сложными, что их полноценный анализ представляется просто невозможным. Однако напрашивается один фундаментальный факт, представляющийся более важным, чем все остальные, и он обещает нам найти ключ к уяснению интересующей нас ситуации в целом.
Китайцы издавна себя считали себя самым культурным, самым главным и, разумеется, единственным действительно важным народом на поверхности нашей земли. Остальные народы они видели исключительно «варварами» (дикарями), обязанными признавать верховенство над собой китайского императора. Они редко общались с представителями внешнего мира, разве что с обитателями соседних стран, власти которых безоговорочно признали китайское культурное превосходство. Поэтому у китайцев появилось убеждение в том, что остальные народы планеты воспринимают их в соответствии с их собственной оценкой самих себя. Когда монархи Британской империи отправили послов для ведения переговоров с представителями китайского двора, подавляющее большинство китайцев решило, что британские гости прибыли исключительно ради передачи дани и выражения верноподданности китайскому императору. Случилась катастрофа, и все представления китайцев о внешнем мире, а также своем положении в нем внезапно рухнули.
Колониальные державы Запада в поисках путей расширения торговли и территориальных приобретений начали ломиться в ворота Китая уже в XVI веке. Их в эти ворота не пускали, пока в 1842 году Китай не потерпел поражение в войне с Британией. С того времени становилось все яснее, что Китаю не суждено пройти испытания силой в соревновании с западными державами, и китайцам пришлось уступать свои позиции одну за другой.
Таможенную и почтовую службу при династии Цин по большому счету отдали в распоряжение сотрудников и управленцев, прибывших из Европы и Америки. Китайцев принудили к предоставлению торговым судам западных стран свободы навигации в своих водах и даже к разрушению ряда объектов береговой обороны. В ряде районов на территории Поднебесной на постоянной основе разместились военные гарнизоны западных стран. Участки территории в различных частях этой страны перешли в распоряжение западных держав в качестве концессий. Иноземцы застолбили целые области Китая, объявив их «сферами интересов» своих государств. Только из-за большого соперничества между западными державами у них не получилось отторжения таких территорий с превращением их в колонии, и иноземцы откровенно обещали Китай «порезать на дольки» между собой.
Такая потеря суверенитета выглядела ужасно, но утрата Китаем былого престижа должна была беспокоить мыслящих китайцев гораздо больше. Китайцы всегда считали свою культуру недостижимо высокой для остальных народов, и в XVII–XVIII столетиях многие европейцы с таким выводом соглашались. Но после того как обнажилась откровенная слабость династии Цин, подавляющее большинство выходцев с Запада стали считать Китай отсталым, даже первобытным государством. Если бы китайцы смогли разгромить иноземцев и выкинуть их войска с территории своей империи, тогда им можно было рассчитывать на избавление от презрительного отношения к себе как просто к «невежественным дикарям». Но когда им приходилось мириться с диктатом незваных гостей, взиравших свысока практически на все китайские святыни, тут уже надо было что-то предпринимать.
Что же при таком раскладе можно было сделать? Поиском выхода из сложившегося положения занимались практически все разумные китайцы, посвятившие ему всю свою энергию на протяжении прошлого столетия. Не стоит удивляться тому, что их вклад чего-то нового в сферу фундаментальной китайской философской теории выглядит относительно незначительным. Владельцу полыхающего дома неуютно восседать посередине языков пламени за написанием трактата по логике.
Китайцы предприняли попытку встретить вызовы со стороны Запада тремя способами. Кто-то утверждал, что традиционные черты образа китайской жизни и мысли превосходят образ жизни и мысли всех остальных народов и что китайцы оказались в затруднительном положении не в силу своего чрезмерного консерватизма, а из-за того, что забыли о своих традиционных идеалах. Если вернуться к своим корням, мощь Китая сразу же восстановится и все его беды уйдут в прошлое сами собой. Кто-то придерживался более умеренной точки зрения; они полагали, что китайская культура способна обеспечить самое надежное основание для развития Китая, но одновременно хотели изменить жизнь в своей стране таким манером, чтобы она повторяла условия современного мира, и перенять все представляющиеся выгодными западные приемы бытия. Третья группа китайцев настаивала на том, что весь традиционный уклад политической, социальной и экономической организации Китая в нынешнем мире никуда не годится и что образ жизни и мысли в Поднебесной необходимо кардинальным образом переустроить.
Подавляющее большинство консерваторов получило устаревшее классическое образование, и оно обладало скудными знаниями о внешнем мире. Зато кое-кто из китайцев, прекрасно познавших жизнь на Западе, а также переживших период восхищения его культурой, лишился всех иллюзий по его поводу. Интересным примером такого китайца можно привести общественного деятеля по имени Янь Фу (1854–1921). Получивший образование в университете Эдинбурга, он стал пионером в переводе философских трудов западных мыслителей на китайский язык. Его переводы книг Томаса Гекели, Джона Стюарта Милля, Герберта Спенсера, Адама Смита и других сыграли важную роль в распространении западной научной мысли среди китайцев. Однако после Первой мировой войны у него появилось такое представление, что уклад жизни в Китае, в конце-то концов, устроен приличнее, чем на Западе. Он писал: «Западная культура после этой европейской войны подверглась полному разложению… Раньше, когда я слушал наших ученых старой школы, обещавших, что наступит день, когда учение Конфуция станет достоянием всего человечества, мне казалось, будто они несут какой-то вздор. Но теперь я нахожу, что кое-кто из самых просвещенных мужей Европы и Америки постепенно явно склоняются именно к такому мнению… Мне так кажется, что за три столетия движения к прогрессу народы Запада уяснили четыре принципа: корысть – греби все под себя; убивай всех, кто не такой, как ты; забудь о чести и стыд не для тебя. Принципы Конфуция и Мэн-цзы, предназначенные для блага всех людей на планете, отличались от них настолько же широко и глубоко, как Небо и Земля».
Конфуцианские принципы представляют собой несомненный благородный ответ на пушечные залпы вторгшихся иноземцев, только вот толку от них мало. Многие китайцы тогда уже осознавали простую истину: при всем возможном осуждении пришельцев с Запада и всего, что они натворили, ради защиты своего отечества им придется перенимать западный опыт, без которого в таком случае не обойтись. Очевидным примером можно привести принятие на вооружение огнестрельного оружия, причем стволы для пушек в Китае отливали иезуитские миссионеры еще в XVII веке. С древних времен китайцы к тому же оценили достоинства западной математики и естественных наук.
На протяжении какого-то времени в XIX веке считалось, что мощь западных держав опирается на нескольких легко раскрываемых секретов, таких как математика, естествознание, военная и морская науки, а также применение машинного оборудования. Появились такие рассуждения, будто при овладении китайцами такими приемами, да еще наряду с обладанием ими собственной непревзойденной культурой, они смогут очень быстро продемонстрировать свое превосходство в мире. Научные труды западных ученых перевели на китайский язык, молодых китайцев отправили за границу на учебу, предпринимались попытки переустройства армии и военно-морских сил по западному образцу, построили несколько арсеналов, верфей и фабрик. Все же результаты получились неутешительные.
Проницательные китайцы, особенно из тех, кто побывал за границей, сообразили, что дело им предстоит очень серьезное. Подлинный секрет мощи западных стран, пришли они к выводу, заключается скорее в единстве интересов правительства и народа. Это единство опиралось, решили некоторые из них, на всеобщее образование, политическую справедливость, соразмерное распределение экономических благ и просвещенные общественные учреждения. Все большее признание приобретал вывод о том, что ради выживания Китая в условиях крестового похода на него Запада не обойтись без переделки на современный лад политических, социальных и экономических учреждений Поднебесной.