– Если симптомы повторятся,– угрюмо добавил я, – отползайте от матрасов.

– Да вы что совсем не верите в обычный человеческий смех? Смех, который объединяет людей. И чем больше людей одновременно смеется, тем им лучше, веселее и тем дольше они смеются, – Слава буквально проповедовал невидимой пастве. Если не остановить, понял я, родится новый мессия и новая секта «Свидетели Смешного дня». И выглядело бы это как в старом анекдоте про Ильича: «Господа конец света случился! Ура! А теперь веселимся!» И Слава открывает баллон с веселящим газом.

– Слава, чтобы быть мессией, ты слишком мало баллонов спер, – попытался я его отрезвить, – как ты считаешь, сколько минут может продолжаться здоровый смех? И видел бы ты свои смеющиеся, полные ужаса глаза, перед тем как я загасил все это веселье. Ты наверно вспомнил поговорку – от смеха не умирают?

И тут наша компания попала в тупик – никто из нас не смог вспомнить, сколько минут (или десятков минут) мы смеялись. По теории Славы недолго, естественный смех не может длиться долго, но как тогда к нам успела присоединиться целая толпа? Они все должны были стоять на низком старте и с первым «хрюканьем» рвануть к нам из всех дворов и закоулков. А я помню, как лениво подходили к нам местные жители, да и ржать начинали не сразу. Слава привел довод, что если я смог перестать смеяться, прежде чем отнять матрацы, то и он, и любой другой, смог бы остановиться, как только захотел. Я не стал с ним спорить, откровенничать про свои доминирующие низменные инстинкты мне не хотелось.

– Надо проверить газ на пожаробезопасность, – потребовала моя умная жена.

– Предлагаю спалить матрац Славы, – мстительно поддержал я. Но мой семейный физик уже все продумал. Мы взяли пластиковую бутылку из-под лимонада наполнили ее речной водой, прямо в реке перевернули вверх дном. Славик подсоединил шланг к баллону, который продолжал лежать в моей байдарке у самого берега, тащить его в лагерь, лично у меня не было никакого настроения. Я держал перевернутую бутылку в реке и конец шланга в ее горлышке. Бутылка наполнилась так быстро, что Славик не успел своевременно перекрыть клапан на баллоне, излишки газа стали выбулькивать из воды. Я с некоторым опозданием задержал дыхание, и мне представилось, как рыбьи головы высовываются из реки и буквально умирают от смеха. Эта картинка меня развеселила, я чуть-чуть похихикал вместе со смеющейся рыбой. Мое короткое «хи-хи» всех насторожило, а объяснение, что это только фантазия, а не «веселящий газ», не убедило моих друзей.

Закрыв бутылку пробкой прямо в реке, я поднялся к костру и издалека, как гранату, метнул в костер. Фигу! Газ действительно был легкий, бутылка сама по себе чуть не летала, а попав в теплый поток от костра, она взмыла вверх. Но нам повезло, ей как-то удалось выбиться из основного потока, и она плавно стала опускаться. Славик в прыжке как заядлый баскетболист, «взял мяч». Очередное «хи-хи» по этому поводу я задушил в самом зародыше. Девушки, мне показалось, подавились тем же. Похоже, смеяться скоро у нас будет не принято…

Срубив здоровенную ветку ивняка с рогулькой у вершины, мы привязали к ней бутылку, и сунули в угли костра. Все резво спрятались за ближайшими толстыми деревьями. Причем Слава, видимо на всякий случай, улепетывал очень ретиво. Но нас ждало разочарование. Бутылка пшикнула, как обычно пшикает пластиковая бутылка в костре, когда прогорает ее стенка, и воздух вырывается наружу. Даже вспышки, какая бывает, если плеснуть в костер чуть-чуть водки, не было. Газ оказался абсолютно негорючим. Слава был на коне.

Потом мы заставили Наташу – нечего держать нейтралитет – повторить процедуру избиения матраца. Я, конечно, предлагал на всякий случай свой матрац, но меня не поняли. Она устроилась в центре нашего лагеря с очень печальным лицом и без всякого удовольствия стала дубасить своего резинового друга. Мы отошли метров на пятнадцать к опушке леса – для чистоты эксперимента. Действия Наташи были очень нелепы, она напоминала тупую грустную мартышку, потерявшую всякую мысль и надежду. Я не выдержал первым, потом услышал смех слева и справа. Я становился сторонником Славкиной теории «чистого смеха».

Чем больше мы веселились, тем печальнее становилась Наталья, она почти плакала. В конце концов, ей надоела роль шута, и она вырвала пробку из надувного матраца. Мы поняли, что переборщили и пошли к ней. При нас она вытащила вторую пробку, газ выходил, она не смеялась. Мы тоже: нас мучила совесть. Слава, поднял матрац и решительно наполнил легкие газом из матраца.

– Вот это мужик! – сказал я с издевкой. И сделал официальное заявление, – Наташа! Теперь можно не предохраняться, детей у вас не будет. Хотя нет, все равно надо. Детей не будет, а вот уроды могут!

Славик даже не улыбнулся. Газ не действовал. Обе версии утреннего безумия оказались нежизнеспособными. Но на всякий случай, я взял наши матрацы, вышел на пляж и со всеми предосторожностями выпустил из них веселящий газ, туго заворачивая каждый в трубочку. Потом надул их углекислотой из собственных легких. Так надежнее! В инертность веселящего газа я все равно не поверил. Может он проявляет себя по-разному в разное время суток. Кто знает, что взбредет ему в голову ночью!

Вечером при свете костра, мы устроили пытки: воткнули штепсель в сосну и прижгли Славу раскаленным утюгом, он скрипел зубами, но молчал. Потом привязали нашего друга за ногу к ветке сосны и стали раскачивать дерево, его глаза налились кровью, но он не проронил ни слова. Затем мы засунули его в котелок и сварили заживо – не помогло. Нас выручил старый классический способ. Когда мы пригрозили Славе, что кинем его на молодую поросль бамбука и к утру стволы прорастут сквозь его тело, наш Пиноккио сдался и открыл нам страшную военную тайну – его НИИ не имеет и никогда не имел никакого отношения к разработке химического или бактериологического оружия. Мы выдохнули с облегчением. Но меня мучил еще один вопрос, мне казалось, что в таком совершенном изделии, как наша «бомба», должен быть обязательно встроен радиомаяк, и выследить нас со спутника не представляет никакого труда.

Я представлял, как два красивых военных истребителя синхронно спускаются к реке и летят вдоль русла, повторяя все изгибы реки. Мы гребем изо всех сил, пытаясь, во что бы то ни стало уйти от погони. Нам почти удается! Но нет!!! Самолеты все же настигают наши байдарки. Залп! Я оглядываюсь и успеваю увидеть, как ракеты с огненными хвостами отделяются от брюха самолета. Да… ракет они на нас не пожалели… по две штуки с каждого борта! Ба-Бах! И мы разлетаемся по горизонту красными чернильными кляксами…

***

Пауза длилась мгновение. Похоже, я сумел эмоционально передать остроту момента. Саша и Аркадий Октябринович одновременно медленно стали заваливаться на бок. Сначала они только хрюкали, потом прорезался смех. Все-таки я правильно определил состояние ума старика! Я был горд! Смеялись они долго, утирая слезы, можно было засекать время, как долго может длиться здоровый смех. В одну из пауз, Аркадий Октябринович ввернул:

– А барабанные перепонки у тебя не полопались, когда ты метелил со сверхзвуковой скоростью?

– Да нет, – удивленно парировал я, – на байдарках спидометры не ставят, откуда мы могли знать какая скорость?!

– Да, если бы он не вертел башкой и не пялился на самолеты, вместо того чтобы грести как все, они бы точно спаслись, ведь немного не успели! – поддержал Саша и снова завалился на бок.

Когда мужики немного успокоились, я продолжил свой рассказ: