Трудный у них предстоял разговор — и государь наш не знал, как к нему подступиться. Опасался он, и не без основания, как Александр Васильевич, генералиссимус наш непобедимый, ко всему тому, что он, государь, удумал, отнесется. Плохо мог отнестись! Разнести, так сказать, в щепки мелкие все им задуманное — и уж тогда даже бревна триумфального поперек дороги не выкатишь!
— Вот что я тебе скажу, — начал говорит государь. — Ты уже знаешь, я круто поменял свою политику. Союзников своих, австрийцев и англичан, на хуй! послал, — употребил государь соленое наше русское слово, чтобы Александр Васильевич до конца проникся важностью разговора. — С Наполеоном, врагом нашим бывшим, хочу замириться с единственной целью, ангел мой, Византию нашу от турка освободить. И ты в сем великом Деле… первым моим помощником будешь. Без тебя, душа моя, ее нам у турка, сам знаешь, не отбить. Но до поры до времени, чтобы басурманы не проведали про наши планы, в заблуждение я их хочу ввести. Ведь если тебя у меня не будет, они не помыслят даже, что дерзновенное я замыслил! — Император посмотрел на генералиссимуса и спросил: — Так как, ангел мой, одобряешь? Согласен?
— Трудное дело вы, государь, замыслили, — ответил Суворов. — На нас ведь вся Европа ринется… турка защищать! Те же австрияки, англичане и прочие народы.
— Не до Турции им будет. Наполеон их колошматить начнет. И мы, конечно, поспособствуем. Так как, согласен? — во второй раз спросил государь — и Александр Васильевич твердо ответил:
— Согласен! Но к этой кампании года два, а то и все три надо готовиться. Пронюхают ведь… бестии. Козни разные строить будут. Могут упредить!
— А вот чтобы не упредили, не пронюхали, душа моя, у меня к тебе просьба есть, большая просьба, великая, тайная. Об этом мы только одни с тобой будем знать.
— И какая же это просьба такая тайная, великая?
— Похоронить мы тебя должны, будто ты умер!
— Вот с какого анекдота, государева, Ростопчин потом свой анекдот списал. Помните мумию Порфирия Петровича? — воскликнул Павел Петрович. — Конечно, в сие, императором задуманное, был, кроме Суворова, еще кое-кто посвящен.
— Не вы ли? — издевательски спросил я Чичикова.
— А хотя бы и я! Что, думаете, мелкая сошка… Павел Петрович Чичиков, куда ему тайну такую знать?! Разумеется, не посвятили бы меня в тайну сию, если бы не я был автором сего исторического анекдота. Государя ведь я надоумил. Что, — расхохотался он мне прямо в лицо. — не ожидали от меня такого фокуса? — И его клокочущее от смеха тело растаяло в воздухе. — До завтра, — услышал его голос. — И смотрите у меня, больше не пейте!
Само собой, я тут же откупорил бутылку с пивом и похмелился после вчерашнего. Потом ко мне в кабинет заглянул Михеич, и мы с ним, что называется, по полной программе оторвались — отвели душу!
Глава третья
— Вот ты скажи мне, Михеич, — спросил я сторожа, когда мы с ним уговорили первую бутылку водки, — дворцу этому лет двести, а он — как новенький стоит — ни травой не зарос, ни стекла не повышибали — и, вообще!.. А? Почему? И кто в этом дворце живет? Чей он?
— Эх, мил человек, — ответил Михеич, — сколько ты мне вопросов задал, а выпили мы с тобой всего ничего!
— Так еще выпьем, не сомневайся, — уверил я его. — Сколько нужно будет, столько и выпьем!
— Да кто ж знает, сколько надо выпить, чтоб на эти все твои вопросы ответить? — вздохнул Михеич. — Никто не знает. Но вот что тебе скажу. А ты наливай, наливай! До ночи далеко. — Я разлил водку по стаканам, мы выпили, закусили, и он стал говорить: — Отвечаю по порядку. Почему он так сохранился?.. Во-первых, я к нему приставлен!
— Кем?
— Не перебивай, — осадил меня Михеич, — а то пить с тобой больше не буду. А приставлен я ими. — И он указал пальцем на потолок. — Они же мне и помогают. В восемнадцатом году сюда отряд красноармейцев нагрянул. А на следующее утро одни восковые чучела от них остались! Счас их в нашем музее, в Выдропужске, можно поглядеть. Хотя нет, музей прошлой зимой сгорел. А Чека два года разбиралось, кто в воск их превратил. Чекисты те в том же музее и очутились. В воск и их превратили. Вот тогда от дворца отстали. Кому в воск хочется превратиться? Похоронить даже толком нельзя! Роман бы об этом написать, — добавил он мечтательно. — Да некому. Александр Сергеич сгинул. Что ж вы его, сердешного, — заорал он вдруг пьяно в потолок, — ироды, в воск бесчувственный превратили? И тебя, — посмотрел он на меня сочувственно, — они в воск превратят! Не сомневайся, — добавил уверенно и уважительно.
— Меня-то за что?