И теперь он хочет поступить так же с остальными.

Ярость проносится по моему телу, как искра по запалу. Сквозь слезы я вижу выроненный пистолет, который лежит вне моей досягаемости. Я бросаюсь к нему, чтобы схватиться за ствол, но рука скользит в луже крови, а колено врезается в плитку. От боли с губ срывается надрывный крик. Мое тело невольно корчится на полу.

– Вот он! – кричит Лаклан. – Гнев, Катарина! Я вижу его в тебе так же ясно, как день.

Я втягиваю воздух и пытаюсь дотянуться до пистолета. Он чертовски прав, это гнев – и я зову его изо всех сил, которые у меня остались. Зверь воет, поднимается во мне, застилает глаза красной пеленой, а я подзываю его, умоляя вновь охватить меня.

Лаклан должен умереть. Он убил меня, потому что нет другого слова, чтобы описать то, что он со мной сделал. Он содрал с меня всю до крупицы личность, которой я была.

Наконец я хватаюсь за ствол, подтаскиваю пистолет к себе по плитке и поднимаю, переворачиваю, обхватываю пальцем спусковой крючок.

– Что бы подумал Коул, если бы увидел тебя сейчас?

Я замираю, целясь в сердце Лаклана. Невольно бросаю взгляд на окно, где вижу свое искривленное гневом лицо, наложенное на горы.

У меня перехватывает дыхание. Я никогда не видела себя такой, никогда не смела смотреть в зеркало в те моменты, когда поддавалась гневу. Девушка в окне мне не знакома, но в ее глазах отражается эхо ребенка, о котором я только начинаю вспоминать.

Девочка, которая вонзила ножницы в шею медсестре. Которая убила четырнадцать охранников, чтобы сбежать из лаборатории, где провела все свое детство. Она бы не колебалась, она бы всадила в грудь Лаклана всю обойму.

Но я больше не хочу быть ею.

Зажмурившись, я кричу от отчаяния. Палец соскальзывает с курка. Гнев, бушующий внутри меня, требует застрелить Лаклана прямо сейчас, но я не буду поддаваться ему. Я не хочу убивать его в приступе ярости или ради мести. Я хочу быть девушкой, на которую Коул смотрел с удивлением. Которая улыбалась со страниц его скетчбука.

Он хоть и считает меня жестокой, но не убийцей.

Я бросаю пистолет на пол, дрожа от выброса адреналина.

– Я не убью тебя, но и помогать не стану. Ты должен остановить это безумие. Люди имеют право принимать собственные решения. Ты не можешь навязывать им свою волю.

– Ты защищаешь гнев, Катарина! Я отсекаю лишь часть ДНК, от которой мы должны были избавиться еще давным-давно. Это реликвия тех времен, когда людям приходилось убивать всех, чтобы выжить. Тогда мы полагались на этот инстинкт, но сейчас он больше не нужен. Это связывает нас, удерживает от истинного потенциала. Неужели то, что ты увидела в Саннивейле, заслуживает спасения?

Я закрываю глаза и вижу руки Дакса на своей шее. Как потемнело в глазах после того, как он выстрелил мне в спину. Люди в Саннивейле превратились в толпу кровожадных животных. И ни одного из них мне бы не хотелось защитить. Ничто не стоило спасения.

Но это не значит, что я готова отречься от всего рода человеческого.

– Этот выбор зависит не от тебя. А от каждого из нас. – Я стискиваю зубы и пытаюсь выпрямить спину. – Я видела, как Дакс поборол гнев, когда осознал, что сделал со мной. Если он оказался достаточно силен, чтобы бороться с твоим кодом, то значит, у людей достаточно сил, чтобы бороться с инстинктом. И мы можем подавить его самостоятельно.

Лаклан качает головой. Отрывистые покачивающие движения.