Глава 48

Потребовалось шесть шприцев, чтобы остановить кровь, которая текла из ран Коула, появившихся из-за того, что он прикрыл меня своим телом, когда генкиты взорвались. Его спина располосована до ребер с титановой решеткой, и я до крови разрезала руки, пока вытаскивала осколки стекла и металла из его плоти. Леобен подключил к нему капельницы с физраствором, но в конце концов заменил его собственной кровью.

Сердце Коула останавливалось дважды. Но через час его состояние стабилизировалось, и мы с Леобеном с облегчением смотрим друг на друга над серебристой кожей спины Коула.

Мы все в крови, а наши тела дрожат. Бледные и измученные.

Брат и сестра.

Живые.

Мы не успели спасти Лаклана. Его изрешеченный осколками труп лежит в стоматологическом кресле. Я видела, как угасал свет в его глазах, и слышала его последний вздох, пока реанимировала Коула.

И, кажется, Лаклан улыбался.

Как только появляется возможность, мы выносим Коула на улицу, потому что нам безумно хочется выбраться из тюрьмы, в которой прошло наше детство. Мы с Леобеном приносим бревна из леса, чтобы развести костер, и укладываем Коула неподалеку, чтобы он мог согреться. Я вытягиваюсь рядом с ним, чтобы отслеживать его жизненные показатели, пока его исцеляющие технологии не начнут работать.

Через несколько часов солнце опускается за горизонт, а первые звезды появляются на синем небе. Дыхание Коула стабильное, он все еще спит на матрасе, разложенном на земле, а его лицо освещают танцующие языки костра. Его спина испещрена серебристыми прожилками, и сейчас там больше наносетки, чем кожи, но мне все равно. Я лишь хочу, чтобы он поправился.

Прождав некоторое время, Леобен отправляется на охоту. Он говорит, что ему просто необходимо убить кого-нибудь, и я его понимаю. Мы только что потеряли человека, который в каком-то смысле был нашим отцом. Мы росли как заключенные и подопытные его экспериментов, но Лаклан также воспитывал нас. Воспоминания о детстве, все еще разрозненные – оборванные моменты и обрывки разговоров, – бессмысленно дрейфуют в моей голове. Но я знаю, что в глубине души заботилась о нем в детстве, несмотря на все то, что он сделал. И там, куда когда-то падала его тень, теперь пустота, и я еще не знаю, как перестроить свои эмоции, чтобы заполнить это пространство.

Леобен ушел, а я уже несколько часов сижу, привалившись спиной к одной из шин джипа, и просто смотрю на пламя – то ли впала в оцепенение, то ли шокирована. Мне кажется, если я позволю себе что-то почувствовать, то тут же провалюсь в пропасть внутри себя и уже не смогу выбраться. Или, может, буду в порядке. Холодная и бесстрастная, как Лаклан. Не знаю даже, что хуже.

Огонь потрескивает, а руки Коула дергаются во сне. Он переворачивается на бок и прижимается ко мне. Его кожа теплая и румяная. И мне приходится собрать все силы, чтобы не убрать в стороны его руки и не впиться ногтями ему в грудь, целуя нежную кожу под подбородком, где не растет щетина. Он еще не знает о том, что Лаклан сказал мне. Насчет моего мозга.

Да я и сама не знаю, как к этому относиться.

Если Лаклан записал свои мысли поверх моих, то, возможно, я всего лишь его копия. Исковерканный клон-мутант, который отличается от него лишь одной половой хромосомой и нечеловеческой ДНК. У меня его кожа, я делю с ним личность. И все, что осталось от Цзюнь Бэй – гудящие в дальних углах моего разума воспоминания о девушке, которая мне едва знакома. Не знаю, хватит ли этого, чтобы воскресить ее, или я действительно потеряла себя.

И не знаю, какой из вариантов пугает меня сильнее.