В сказках добрые волшебники прикидываются склочными стариками и вредными старухами. Отвратительная внешность – непревзойденная маскировка чудесной и хрупкой души. Кем бы ни был этот таинственный пианист, свое дело он знает. И умело пользуется магическим свойством, которое есть у музыки.

Успокаивать, радовать, вдохновлять – на это способны все виды искусств. Но лишь музыка по-особому дружит со временем. Только она способна в одно мгновение переместить зачарованного слушателя в прошлое.

Мелодия набирает обороты, и вот реальность распадается, веки опускаются, и вместо родных кухонных стен вокруг шумят тополя и воркуют голуби.

Стояло раннее утро, до работы столько всего хотелось успеть! Очереди не было, и приветливо распахнулась дверь в солнечный кабинет. Медсестра ловко сняла замеры и внесла цифры в карточку. Разулыбалась: все прибавки точно по плану. Эталонная беременность.

– УЗИ? – пригласила она.

Как же величаво шагается по коридору, как благоговейно ощущается собственное пузо! Хотя какое там пузо, живота почти не видно, но важности от этого не убавляется. Будущая мать идет! Всем встать и громко восхищаться!

Наверно, надо испытывать благодарность – к богу или хотя бы своему здоровому организму, который не подвел и всем необходимым оснастил растущую под сердцем жизнь. Но благодарности нет, есть лишь гордость за образцовые показатели и ободряюще стабильные анализы.

Три месяца – немалый срок, чтобы привыкнуть к хорошему. Привыкнуть к удовлетворенным кивкам докторов и беззаботным прибауткам медсестер. Три хороших месяца вселяют уверенность, что все и дальше будет хорошо.

И тем холоднее от нахмуренных бровей врача и его внезапной суровости. Секунду назад он шутил и травил анекдоты, а теперь недовольно водит холодной трубкой по теплому животу и молча вглядывается в монитор. Увы, УЗИ показало трагедию.

Эталонная беременность отменилась.

***

Как жить, когда мир разбился вдребезги?

Бабушка любила пословицу про то, как самый лучший клей не вернет красоту разбитой чаше. Интересно, что бы она сказала, глядя на осколки целой жизни?

Горе похоже на туман. Застилает все вокруг, глушит краски и звуки, и в этой оглушительной бесцветной тишине горюющий остается совсем один. Делиться печалью – иллюзия, ведь плакать вдвоем – как спать в одной кровати. Подушка одна, а сны разные.

Горе отрывает от земли. Все материальное являет свою низменную суть. Сквозь призму боли отчетливо видится суета и ничтожность привычной жизни.

Горе возвышает. Попавший в его лапы бедолага стоит на мрачном Эвересте своей печали и с высоты обозревает бескрайние пейзажи чужого мирного житья-бытья. Там, на вершине, темно и холодно, но невозможно спуститься, невозможно вернуться в беспечный муравейник, рассеянно наблюдая за тем, как день ото дня тает не только боль, но и само воспоминание о ней. Немыслимо представить, что горе пройдет: это кажется предательством. А потому горюющий отшельник продолжает стоять на ледяной скале, с извращенным наслаждением упиваясь тем, как застывают на ветру его горькие слезы.

Но все кончается, и Эверест однажды пустеет. Только холод его настолько велик, что в сердце навсегда остается замерзший, никогда не оттаивающий закоулок.