Энцо Феррари присмотрел себе нового фаворита еще до конца года. Хотя ведущим гонщиком команды в следующем сезоне считался Карлос Рейтеман, Феррари с некоторых пор стало казаться, что аргентинцу подчас недостает темперамента. Это касалось в первую очередь гонок, так как в отношениях с женщинами темперамент его никогда не подводил. «Когда Рейтеман впервые вошел в наш офис, — вспоминала Бренда Вернор, секретарша Феррари, — я чуть не умерла: до того он был хорош собой — золотистый загар, сверкающие синие глаза… короче, не парень, а картинка. Всякий раз, когда я на него смотрела, у меня ноги подкашивались. Но общаться с ним было непросто, поскольку он жил в созданном его воображением вымышленном мире и простейший вопрос вроде: какой сегодня день? — мог поставить его в тупик». Журналисты, давая краткие характеристики гонщикам, из года в год писали о нем как о человеке «с внешностью и ухватками голливудского героя-любовника». Феррари отзывался о нем так: «Это был античный атлет с большим талантом к гонкам, который, однако, был подвержен срывам, поскольку далеко не всегда мог контролировать свои эмоции. Иногда он находил выход из самых, казалось бы, безнадежных ситуаций, а иногда по совершенно непонятной для окружающих причине становился апатичным и прекращал борьбу, хотя победа, что называется, была у него в кармане».
На место Регаццони, гонщика номер два, которому дали понять, что команда в его услугах больше не нуждается, Феррари пригласил в «Скудерию» франко-канадца Жиля Вильнева — звезду Формулы Atlantic. До встречи "с Инженьере Вильнев участвовал в Гран При только один раз. Это было в Силверстоуне, где Вильнев в квалификации показал на McLaren пятый результат, уступавший только полсекунды времени Джеймса Хаита, который выиграл поул. Феррари взял в «Скудерию» Вильнева по рекомендации Уолтера Вольфа, канадского нефтяного магната, создавшего собственную команду
Формулы-1. Вольф так понравился Феррари, что Инженьере позволил его ведущему гонщику южноафри-канцу Джоди Шехтеру проводить испытания новой техники на своей трассе во Фьорано. Крис Эймон, видевший собственными глазами, как виртуозно Вильнев водит машины в гонках CanAm, поддержал рекомендацию Вольфа. Кандидатуру Вильнева поддержал и Джон Хоган, глава табачной корпорации Philip Morris, производившей знаменитые сигареты Marlboro. Этот человек, один из крупнейших спонсоров команд Формулы-1, давно уже стремился наладить деловые контакты со «Скудерией Феррари».
Вильнев, которому исполнилось 27 лет, выглядел очень молодо и вполне мог сойти за семнадцатилетнего парнишку. У него было нежное, почти ангельское лицо, но так уж случилось, что определение «гарибальдиец», которое Феррари давал только самым отчаянным гонщикам, стремившимся достичь победы любой ценой и при любых, даже самых неблагоприятных обстоятельствах, подходило ему как нельзя лучше. «Итак, молодой человек, — сказал Феррари, обращаясь к Вильневу, которого вызвал в Маранелло, позвонив ему домой в Квебек, — сколько вам нужно для полного счастья?» Они почти сразу нашли общий язык, хотя никакого договора тогда не подписали. В тот день у Феррари была назначена другая встреча — с Ники Лаудой, который объявил ему о своем уходе. На освободившееся место было много претендентов, и среди них такие талантливые гонщики, как Марио Андретти и Джоди Шехтер. Но Феррари предпочел им Вильнева, который с подачи своего спонсора Джона Хогана поместил на своем шлеме красно-белый шеврон с коробки сигарет Marlboro. Это была первая реклама сигарет Marlboro, появившаяся в «Скудерии Феррари» и ставшая в скором времени неотъемлемой частью оформления ее машин. Вильнев в соответствии с подписанным с Феррари договором должен был получать 75000 долларов в год, четвертую часть от доходов своего спонсора и 15000 долларов на оплату транспортных расходов его семьи, состоявшей из трех человек. Хотя договор был подписан в конце сезона 1977 года, Вильневу удалось поучаствовать в его заключительном этапе. Правда, закончить гонку на «домашней» трассе в Моспорт-Парке в Канаде он так и не смог. Характеристики Ferrari не подходили к его стилю вождения; на одном из поворотов он не сумел сладить с управлением, его машина пошла юзом и заглохла. Когда он пытался ее завести, выяснилось, что у него сломался привод, и он выбыл из гонок. В Маунт-Фудзи Жиль упустил момент торможения и врезался в Tyrrell Ронни Петерсона. В результате его машина вылетела с трассы и рухнула в толпу стоявших у обочины зрителей. Погибли фоторепортер и маршал, а несколько человек получили ранения. Началось расследование. Следователь допрашивал и Вильнева и Петерсона, но после нескольких допросов пришел к выводу, что они действовали в рамках правил и состава преступления в их деяниях нет. «Парню не повезло, — сказал Феррари о Вильневс на пресс-конференции, посвященной окончанию сезона, — но я полагаю, он себя еще покажет, поскольку потенциал у него огромный».
Лаура Доменика Гарелло Феррари умерла 27 февраля 1978 года в возрасте семидесяти семи лет. Последние несколько лет жизни она была прикована к постели, страдая от мускульной дистрофии, которая убила ее сына двадцатью годами раньше. Вдовец некоторое время пребывал в уединении, размышляя о шестидесяти годах, проведенных в браке с этой женщиной, и о тех радостях и драмах, которые за эти долгие годы совместной жизни у них были. Разумеется, он вспоминал об их умершем сыне, а также о своей первой встрече с Лаурой под аркой железнодорожного вокзала в Турине. Он вспоминал их свадьбу, на которую приехала из деревни куча ее совершенно не нужных ему родственников. А еще он вспоминал вечера, когда он поздно возвращался домой и ел приготовленный ее руками невкусный ужин, выслушивая от нее обвинения в неверности, которые поначалу заставляли его замыкаться в себе, а потом и вовсе уходить из дому — к своей второй семье, где его вкусно кормили и ничего от него не требовали.
«Ее доходившая до скупости бережливость, всегдашнее стремление упростить и опошлить то, что ей не дано было понять, а также ежедневное бесконечное ворчание безмерно меня тяготили, — писал Феррари. — При этом она, сама того не сознавая, временами здорово меня выручала. К примеру, ее неожиданные визиты на фабрику, раздражавшие сотрудников и отвлекавшие их отдела, позволяли мне сосредоточиться на ежедневных рутинных проблемах жизни предприятия, до которых в обычное время у меня не доходили руки. Как ни странно, ссоры из-за пустяков, которые возникали у нас чуть ли не поминутно, привязывали нас друг к другу сильнее, нежели других людей — поцелуи и взаимные объятия. Как бы мы ни ссорились, мы остались вместе, и даже смерть нашего сына не смогла нас разлучить».
Феррари похоронил жену в семейном склепе, после чего начал с помощью адвокатов гражданский процесс, результатом которого должно было стать официальное усыновление Пьеро и водворение его в качестве полноправного наследника вместе с матерью, женой и дочерью в дом на Ларго Гарибальди. Кроме доли в семейном бизнесе, Пьеро должен был также унаследовать и фамилию Феррари. Старик долго оттягивал начало процедуры по усыновлению, чтобы не волновать Лауру, но теперь, когда она умерла, с этим, принимая во внимание его преклонный возраст, следовало поторапливаться.
В 1978 году были и другие потери. Молодой инженер Джанкарло Бусси, который работал над созданием новой техники вместе с Форгьери и Франко Роккой, во время экскурсионной поездки на Сардинию неожиданно исчез и ни к себе домой, ни в «Скудерию» не вернулся. Поскольку он происходил из состоятельной семьи, бытовало мнение, что его похитили с целью выкупа. Однако никаких требований от возможных похитителей так и не поступило, а о молодом инженере с тех пор больше никто не слышал.
Карлос Рейтеман гонялся за «Скудерию» последний сезон. Любимцем итальянской публики и сотрудников «Скудерии Феррари» стал Жиль Вильнев. Аргентинец, хотя обладал талантом и был хорош собой, никому особенно не нравился — в том числе и новому менеджеру команды Марко Пиччинини. Марко происходил из старинной семьи римских купцов и банкиров и, в отличие от большинства своих предшественников, был ловким политиком. Феррари относился к нему с полным доверием — как к Монтедземоло или, по словам одного из его сотрудников, «как к родному сыну». Недаром Пиччинини продержался на месте менеджера целых десять лет, что стало для «Скудерии» своеобразным рекордом. «Для меня Феррари был своего рода первым министром, которого со всех сторон окружали советники, — писал Карлос Рейтеман, который, уйдя из гонок, вернулся в Аргентину, занялся политикой и со временем стал губернатором провинции Санта-Фе, откуда был родом. — Когда мы с ним встречались, у меня было та кое чувство, что его приближенные с ним обо мне уже разговаривали и будут разговаривать еще — когда я уйду. Я не мог отделаться от ощущения, что он мне не доверяет».
За сезон 1978 года Рейтеман выиграл на Ferrari четыре гонки — в Рио-де-Жанейро, Лонг-Бич, Брзндс-Хетч и Уоткинс-Глен — ив общем зачете занял в чемпионате третье место — после Марио Андретти и Ронни Петерсона, которые управляли Lotus конструкции Колина Чепмена с новыми кузовами клиновидной формы. Третье место Рейтемана не могло, однако, устроить ни ту ни другую сторону. «Когда Рейтеману, — писал Феррари, — предложили машину, которая, на его взгляд, давала ему больше шансов стать чемпионом, он, подобно Фанхио, от нас ушел. Но, в отличие от последнего, чемпионом так и не стал». У Рейтемана было прозвище — Лоле, но в команде его так никто не называл. Для сотрудников «Скудерии» он был и навсегда остался Рейтеманом. Другое дело его напарник. «Вильнев был на удивление обаятельным человеком, люди были от него без ума и тепло, по-родственному звали его Жилем», — писал Феррари. Рейтеман без малейшей иронии отмечал, что отношения между Феррари и Вильневым, у которых разница в возрасте составляла пятьдесят лет, напоминали ему отношения любящего дедушки и внука. Феррари любил Вильнева за ту легкость, с какой он относился к жизни. Впрочем, гонок это не касалось. Вильнев из кожи вон лез, стремясь оправдать возложенные на него надежды, и в конце сезона 1978 года, выступая на своей «домашней» трассе в Моспорт-Парке, выиграл для Феррари Большой приз Канады. Второе место занял управлявший Wolf Джоди Шехтер, который в следующем сезоне стал напарником Вильнева по команде. Приехав пять лет назад из Южной Африки покорять Ев pony, Джоди за прошедшее время основательно пообтесался, избавился от своей провинциальной ершистости, приобрел необходимый опыт выступлений в гонках Формулы-1 и добился на этом поприще немалых успехов. Теперь он с полным на то основанием рассчитывал получить в Маранелло место ведущего гонщика: И Феррари ему это место предоставил. Вильнев же все еще чувствовал себя в Формуле-1 новичком, поэтому отреагировал на решение своего босса с пониманием. Он не был тщеславен, и до поры до времени положение второго пилота «Скудерии» его вполне устраивало. К третьему этапу сезона Форгьери подготовил новую модификацию своего болида — модель 312 Т4. На ней стоял прошлогодний плоский 12-цилиндровый двигатель, но кузов был совершенно новый и поражал своими футуристическими обводами в стиле «летающая тарелка» с расположенным в носовой части аэродинамическим крылом. С точки зрения эстетики машина выглядела ужасно, но функции свои исполняла исправно, о чем свидетельствуют многочисленные победы, которых добились ездившие на ней гонщики «Скудерии». Шехтер победил в Бельгии, Монако и Италии, а Вильнев — в Кьялами и в двух гонках на территории Соединенных Штатов: на Восточном и Западном побережье. Шехтер завоевал чемпионский титул в Монце, где Вильнев сыграл роль примерного «гонщика номер два», всю дорогу прикрывая своего коллегу с тыла, хотя неоднократно имел возможность его обойти. В этом было что-то от самоотверженного поступка Коллинза, который двадцать лет назад помог Фанхио стать чемпионом. Должно быть, в тот день Вильнев думал так же, как Коллинз: «Ничего, время у меня еще есть. Через год или два я тоже стану чемпионом».
Но в 1980 году чемпионом он не стал. По сравнению с прошлогодней 312Т4 новая модель Т5 оказалась крайне неудачной. Она была настолько плоха и ненадежна, что чемпион прошлого года Шехтер уже к середине сезона потерял к гонкам всякий интерес и начал подумывать о том, чтобы сменить «конюшню». Феррари понимал, что дело не ладится, и с каждым днем становился все более раздражительным и подозрительным. Бренда Вернор, одна из персональных секретарей Феррари, отвечавшая за «англоязычный» сектор в команде, писала о тех временах так: «Эпоха Шехтера и Вильнева была знаменита еще и количеством отчетов. Хотя Старик смотрел гонки по телевизору, он требовал, чтобы его пилоты после соревнований в обязательном порядке присылали ему телексы с изложением своей точки зрения на причины неудачи и предложениями, как можно этих неудач избежать. Похоже, он осознал, что его помощники временами лгут, и решил получать информацию исключительно из первых рук». Соревнования между тем шли своим чередом, и если Шехтер, осознав, что на Т5 победить невозможно, особенно не напрягался, то Вильнев продолжал выходить на каждую гонку, как на бой. Но и у него дело не ладилось. Два пятых места за весь сезон вряд ли можно назвать выдающимся результатом. Фаворитами чемпионата были команды Williams и Brabham, чьи машины были снабжены двигателями Ford. В этом сезоне стал входить в моду и новый тип двигателя. Впервые появившиеся в гонках в 1977 году Renault с турбонаддувом во время сезона 1980 года так хорошо себя зарекомендовали, что Феррари и Форгьери стали подумывать о создании машины с аналогичным мотором.
Феррари не слишком нравилось, как повел себя в сложившихся обстоятельствах Шехтер. Этот выходец из Южной Африки его ожиданий не оправдал, и Феррари считал, что своими былыми победами он обязан, прежде всего, прежней удачной машине. Шехтер чувствовал, что отношение босса к нему переменилось, и его стремление уйти из команды стало твердым и осознанным. Поэтому, когда Феррари, вызвав его к себе в кабинет и основательно пропесочив, в конце разговора сказал: «Ciao, campeone» — «Прощай, чемпион», он с облегчением перевел дух и уехал из Маранелло, не испытав при расставании со «Скудерией» ни малейших сожалений.
Глава одиннадцатая
Последние годы жизни Феррари прошли относительно спокойно. Сидя на ферме во Фьорано, он изображал из себя любящего дедушку, не забывая, помимо внуков, приглядывать и за своими «сыночками» из «Скудерии», возившимися с машинами Формулы-1. Он регулярно справлялся о том, как у них идут дела, а подчас, желая позабавиться или немного их расшевелить, затевал очередную интригу и, дергая за ниточки, наблюдал за тем, как они суетятся, пытаясь понять, чего же хочет от них босс.
В начале 80-х годов в Маранелло выпускали уже около сорока спортивных автомобилей в неделю. Поскольку это была зона ответственности концерна Fiat, Энцо уже не требовалось лично встречаться с каждым клиентом, намеревавшимся приобрести Ferrari Testarossa или какой-нибудь другой эксклюзивный спортивный автомобиль. Но и у него самого забот хватало. Из 700 рабочих и служащих фабрики в Маранелло под его командой находилось 200 человек, работавших в экспериментальном цехе Формулы-1. Феррари обходился с секретарями и сотрудниками своего офиса весьма любезно. Он шутил с ними, интересовался здоровьем их близких и делал им комплименты. «Старик был очень наблюдательным человеком, — писала Бренда Вер-нор. — Когда он меня видел, то говорил что-нибудь вроде: «Как вы замечательно выглядите!» — а потом в деталях обсуждал мои наряды, в которых я появлялась в офисе в течение недели. Он все замечал и все помнил. Однажды я подготовила по его заданию официальное послание для клиента и положила ему на стол. Через некоторое время он вернул мне письмо и сказал: «Вы неверно указали адрес. Он не живет там уже три года». После этого он сообщил мне правильный адрес и добавил: «Перепишите». Почти до самого конца жизни он сохранял прекрасную память и ясность рассудка».
Рабочие и служащие Феррари были чрезвычайно ему преданы, и не потому, что он много им платил. «Зарплата в Маранелло никогда не была очень высокой, — писала Бренда, — что бы там ни думала по этому поводу публика. Работать на Ferrari уже само по себе было привилегией. Мы, его сотрудники, понимали это, как никто, и старались делать свою работу хорошо, не ожидая от него ни прибавок к зарплате, ни особых похвал. Феррари тоже относился к этому как к чему-то само собой разумеющемуся. Как-то раз он потребовал, чтобы я отослала телекс — огромный рулон чуть ли не в милю длиной. «Но сначала, — сказал он, — составь его примерный план и покажи мне». Я сделала, как он велел. Он просмотрел исписанные мной листки и стал давать указания, что изменить и куда тот или иной параграф переставить. Я все исправила в полном соответствии с его замечаниями и принесла ему. Он сидел в ресторане «Каваллино» и закусывал. «Есть хочешь?» — спросил он у меня, склонившись над бумагами. «Я уже обедала», — сказала я. «Тогда хоть пирожное «Македония» возьми», — пробурчал он и вдруг принялся на меня орать, вменяя мне в вину те изменения, которые я сделала в тексте по его распоряжению. «Извините, конечно, Инженьере, но я все сделала в точности так, как вы мне велели», — заметила я. «Неужели?» — спросил он. Я кивнула. Он пожевал губами и сказал: «Ну, коли так, тогда отсылай». Не извинился, даже не сказал: «Ты неплохо поработала», просто велел отсылать, и все. Хоть это было и оскорбительно, я на него не обиделась. Мы, его сотрудники, готовы были стерпеть от него и не такое. Потому что это был не кто-нибудь, а сам синьор Феррари — живая легенда итальянского автоспорта. Он был большой оригинал… Как-то раз на фабрику пришел парень с текстильного предприятия, предлагавший образцы цветных шарфов для болельщиков. Феррари подошел ко мне вместе с Гоцци и сказал: «Ты тут у нас одна женщина. Может, поможешь выбрать?» Я от такого проявления доверия чуть не задохнулась. «Ну… — говорю, — на мой взгляд, подойдет этот, этот и этот». Феррари внимательно рассмотрел указанные мной образцы, но выбрал совершенно другие, о которых я и не думала. «Какого черта? — захотелось мне крикнуть. — Зачем вы спрашивали мое мнение, если все уже для себя решили?» Но я промолчала. Уж такой он был человек. Всегда все делал наперекор другим. Стоило мне только об этом вспомнить, как я все ему простила. Да, временами он вел себя как деспот и самодур, но мог быть удивительно чутким и щедрым. Как-то раз, когда я сделала для него одну работенку, он прислал ко мне домой Дино Тальязуччи, который вручил мне в подарок золотые часы и поблагодарил меня от его имени».
Феррари и впрямь мог быть очень щедрым, причем не только по отношению к своим сотрудникам; он вообще был не чужд, филантропии. В частности, он финансировал ряд медицинских исследований в институте Марио Негри в Милане, а также основал диагностический центр имени Дино Феррари в Миланском университете. Кроме того, в моденской городской клинике он установил за свой счет диагностическую аппаратуру, основанную на принципе магнитного резонанса. Эта аппаратура помогала диагностировать на ранней стадии многие болезни — в том числе и мышечную дистрофию. А еще он давал субсидии на продолжение образования детям своих сотрудников. «Если вы о чем-то его просили, он никогда не говорил «нет», — писала Бренда Вер-нор. — Но у меня лично никогда не хватало для этого смелости. Я слышала, как глава одного из отделов просил устроить в больницу маленького сына своего механика. «Но почему он сам ко мне не обратился?» — с удивлением вопросил Старик. То-то и оно. Бедняга не отважился. И никто бы не отважился — за исключением, быть может, двух-трех самых близких ему людей. В принципе, Энцо был очень гуманным человеком. Только не все об этом знали. А я знала. Потому что он был такой же, как я. Он начал свою карьеру фактически на пустом месте и хорошо понимал людей, которые начинали с нуля. Хотя со временем он стал богатым и знаменитым, он не забыл, что значит жить в нужде. А еще он был очень чувствителен, даже сентиментален, хотя и старался этого не показывать. Иногда, если в семье его сотрудника кто-нибудь заболевал, Феррари оказывал ему материальную помощь или находил нужного врача-специалиста. Причем старался делать это так, чтобы об оказанном им вспомоществовании знало как можно меньше людей. Он отвечал на каждое пришедшее в его адрес письмо. Если написать равное по объему ответное послание ему не удавалось, то он посылал открытку, где его собственной рукой фиолетовыми чернилами было проставлено что-нибудь вроде: «Спасибо, что не забываете старика». Если ему писал ребенок, то он отсылал ему в ответ не только открытку, но и какой-нибудь сувенир или маленький подарок. Ему писали даже заключенные, которые жаловались па судьбу и просили денег. Феррари не оставлял такие просьбы без ответа и посылал на их адрес небольшие суммы — когда 20 000 лир, а когда и 50 000. Узнав об этом, один из его помощников настоятельно его попросил больше этого не делать. «Ходят упорные слухи, что вы помогаете преступникам, — сказал он. — Вы хоть представляете, как может на это отреагировать пресса?»
В лучшие времена, вспоминала Бренда Вернор, «Скудерия Феррари» была как одна большая семья. «Когда наши парни готовили машины к гонкам, я, прихватив с собой пару бутылок «Ламбруско», бутерброды и пирожные, приходила к ним па испытательную трассу. Мы пили вино, разговаривали и, бывало, засиживались далеко за полночь. Теперь уж не то. На трассу никого не пускают, и проникнуть чуда ничуть не легче, чем в Алькатрас. Это не Феррари, это ребята с Fiat такие порядки завели. Теперь болтушки вроде меня в «Скудерии» долго не задерживаются. Их безжалостно увольняют. При Феррари все по-другому было. Когда он командовал парадом, ты чувствовал себя частью команды и знал, что никто, кроме босса, уволить тебя не может».
Членство в семье, имя которой было «Скудерия Феррари», налагало известные обязательства. «В августе, когда в Италии все нормальные люди уезжают в отпуск, у мистера Феррари, который никогда никуда не уезжал, всегда было плохое настроение. Людей на фабрике оставалось мало, а ему требовалась компания. Особенно 15 августа, когда начинался праздник, известный в местной округе под названием Ferragosto. Козлами отпущения становились мы с Майком. Он приглашал нас на обед всю неделю, пока длился Ferragosto. Предприятие на время отпуска закрывалось — кроме экспериментального цеха, поскольку в августе обычно проходили гонки. В суббогу и воскресенье, в дни гонок, Феррари тоже приглашал нас на обед — он не любил смотреть телевизор и сидеть за обеденным столом в одиночестве».
Гонщики для Феррари были прежде всего наемными работниками. «Он их использовал. Он в них нуждался, он им платил, чтобы они выполняли нужную ему работу — и делали это но возможности хорошо. Думаю, нелюбимых гонщиков у него не было. Фил Хилл, насколько я знаю, с ним постоянно спорил, но сказать, что Феррари по этой причине его терпеть не мог, было нельзя. Хотя гонщиков он, конечно, ругал — уж не без того. Если водитель допускал серьезную ошибку, Феррари начинал на него орать, а в некоторых случаях даже обзывал «проклятым идиотом». Впрочем, дойдет до этого или нет, никто не знал. Со Стариком ничего нельзя было сказать заранее».