Великий энтузиаст

Когда его жизнь подходила к концу, он больше всего боялся потерять память. Он постоянно об этом говорил и никогда не забывал принимать многочисленные патентованные препараты, руководства к которым обещали приостановить деградацию мозга. Ничего удивительного: его мозг хранил драгоценные для него воспоминания прошедших девяти десятилетий, к которым он в конце жизни прибегал как к последнему прибежищу и отраде. Он вспоминал, как они с братом Альфредо в детские годы стреляли в цель из лука на задворках отцовской мастерской. И о том, как во время Первой мировой войны он лежал на койке в военном госпитале в палате Для умирающих. Он вспоминал склонившегося над чертежной доской своего уже отошедшего в лучший мир сына. А еще он помнил, как одним холодным утром в Эмилии взревел, пробуждаясь к жизни, двигатель первой машины, несшей его имя. Он помнил о том, как обедал с одним из гонщиков в отдельном зале ресторана, наблюдая за лицом и руками своего собеседника в тот момент, когда они с ним обсуждали размеры гонорара. Он помнил и о пуделе по кличке Самбо, и о немецкой овчарке по кличке Бокс — собаках, которые всегда сопровождали его в поездках и которых он возил в багажнике своего автомобиля. Его угасающая память все еще хранила воспоминания о вечеринках в ресторанах, где были карты, вино и девочки. Он помнил также о воскресных днях, которые проводил на старой ферме рядом со своей испытательной трассой, и о том, как он смотрел гонки по телевизору, после которых, вздрагивая от нетерпения, ждал телефонного звонка с места событий. Конечно же, он вспоминал и о людях, которые в течение многих лет были с ним рядом, — но не о знаменитых гонщиках, водивших его машины и иногда погибавших во время гонок, а о других людях, попроще. Например, о человеке по фамилии Бацци — своем ближайшем помощнике, который работал с ним на протяжении 50 лет, и о Пеппино, который знал о его жизни, возможно, больше, чем кто бы то ни было.

В пожилые и преклонные годы его образ жизни почти не менялся. В будни он поднимался в восемь часов утра. Его спальня находилась на первом этаже сложенного из потемневшего от времени кирпича большого четырехэтажного дома, стоявшего напротив фонтана «Трех граций» на Ларго Гарибальди. Через полчаса он выходил из дома, шел мимо здания оперы, входил через древние ворота в старый город и через пять минут уже сидел на своем привычном месте — первом слева кресле — в парикмахерской Антонио Д"Элиа. В своем салоне на Корсо Каналгранде Антонио регулярно подстригал Инженьере — начиная примерно с 1950 года. Антонио был братом жены Гоцци — одного из его самых способных и преданных «консильери» — советников, который работал с ним дольше, чем кто-либо. После смерти Гоцци это место занял его сын Массимо, который заходил в парикмахерскую, чтобы развлечь Инженьере беседой. По понедельникам они разговаривали об успехах местного футбольного клуба, и Феррари подтрунивал над своим сотрудником, когда его любимый клуб «Интернационале» проигрывал. Закончив бритье, Антонио снимал стягивавшую шею Инженьере салфетку. В эту минуту в дверях парикмахерской появлялся Дино, занявший со временем место Пеппино. Он должен был отвезти патрона в пригород, на кладбище Сан-Катальдо, где находилась окруженная кованой металлической решеткой семейная мраморная усыпальница Феррари, построенная в 1956 году. Там, открыв личным ключом узорчатую железную дверцу, Инженьере проводил несколько минут, стоя в задумчивости над надгробиями своих родителей, жены Лауры и своего старшего сына. Пока Пеппино был жив, Феррари всегда водил машину сам. Но теперь он состарился, а потому за рулем его автомобиля сидел верный Дино, который прямо с кладбища отвозил Инженьере в его старый офис в Модене — дом номер 11 по улице Тренто-э-Триесте. Именно там, в этом офисе, все и начиналось. В старом офисе Инженьере проводил час или два. Он поднимался в комнаты на втором этаже над мастерской, где прожил с женой и сыном сорок лет, просматривал почту и принимал редких просителей — одного или двух, не больше. А еще он читал там газеты. Газет было множество. Он читал 11 Resto del Carlino, 11 Tempo, La Nazione, La Repubblica, II Giornale, La Stampa, II Corriere della Sera и La Gazzetta di Modena. Кроме того, он читал La Gazzetta dello Sport, и И Corriere dello Sport, и Tuttosport. А еще Инженьере ежедневно просматривал L"Equipe и аналогичное бельгийское издание Les Sports. Иногда Гоцци приносил для него казавшиеся ему занимательными статьи из других газет, в частности из L"Osservatore Romana, которая считалась рупором Ватикана. Время от времени этот печатный орган яростно нападал на автомобильные гонки, внушая верующим мысль об их греховности. Много лет назад, когда еще была жива мать Инженьере, она, не обращая внимания на поносившие автогонки статьи, старательно собирала все периодические издания и книги, превозносившие успехи ее сына.

Часов примерно в одиннадцать Инженьере вызывал Дино, чтобы тот отвез его в Маранелло. Как это ни удивительно, Инженьере редко ездил на Ferrari; он выбирал для своих поездок куда более скромные и дешевые автомобили. В молодые годы он ездил на маленькой Lancia-Ardea или на Fiat 1100. Какое-то время он даже ездил на крошечном Mini-Cooper. Как-то раз он проехался на Renault, которая привлекла его внимание наличием устройства, металлическим голосом напоминавшего водителю о том, что у него заканчивается масло, или о том, что ему необходимо закрыть дверь и пристегнуться к сиденью ремнем безопасности. Он даже хотел купить эту машину, но фирма Renault стремилась преподнести ее ему в подарок — конечно же, из соображений собственного престижа. Подумать только: синьор Феррари ездит на Renault! Неплохая реклама, ничего не скажешь. Феррари, однако, от подарка отказался. Он сказал: «Я хочу купить эту машину, а не получить ее в подарок» — и тут же добавил: «Впрочем, я согласен на скидку. Процентов эдак в пятьдесят. Тогда я ее точно куплю». Такого рода сделку он и сам однажды предложил Джону Сертису, который приехал в Маранелло на обожаемой им BMW. Тогда Феррари сказал: «Beh, macchina ledesco. — Не то. Вы должны ездить на Ferrari». Разговор завершился тем, что Инженьере предложил Сертису за Ferrari 330 GT скидку в 15 процентов. Он, однако, лично проследил за тем, чтобы оставшиеся деньги были выплачены из гонорара гонщика полностью.

Оказавшись на фабрике в Маранелло, Инженьере первым делом здоровался с рабочими. Это были все больше люди местные — из Сассуоло, Фьорано, Виньо-лы, Кастельнуово, Формиджини — соседних городков и местечек, расположенных у подножия Апеннин. Они работали здесь всюду — ив литейном цеху, и в моторном отделении, и в лакокрасочных мастерских, и даже в святая святых фирмы — в Gestione sportiva, — то есть в отделении, где собирали гоночные автомобили. Пройдя через ворота на территорию фабрики и поприветствовав своих сотрудников, Инженьере направлялся к себе в офис — первое слева от ворот приземистое здание, выкрашенное охрой. Там он здоровался со своими секретарями и, усевшись за стол, просматривал бумаги, подписывал деловые документы и письма и — всегда фиолетовыми чернилами — сам писал и составлял необходимые деловые письма и документы. Инженьере занимался бумагами до часа дня, максимум, до четверти второго. После этого он выходил из ворот фабрики и переходил через Виа Джардини. В прежние времена он обедал в отдельном кабинете ресторанчика «Каваллино», у владельца которого была ферма, откуда поступали все необходимые продукты. Но в начале семидесятых, когда была построена испытательная трасса во Фьорано, он стал ходить на другую старую ферму — рядом с трассой, — где ему были отведены отдельные апартаменты с кухней и поваром, который готовил только дя него и его ближайших приятелей. Он бывал там с Гоцци или со своим сыном Пьеро, а иногда с кем-нибудь из гонщиков компании, у которого в это время наступал перерыв в испытательных заездах. Иногда с Инженьере обедали и старые, признанные клиенты фирмы — к примеру, принц Бернгард Нидерландский, который находился в дружеских отношениях с синьором Феррари примерно с середины пятидесятых годов. Принц сам приезжал на фабрику, желая лично посидеть за рулем облюбованной им новейшей модели фирмы; в таких случаях он всегда ходил с Инженьере в старый ресторанчик при ферме, чтобы отведать «salsicce cotto» или «tortellini alia раппа».

После обеда Инженьере отдыхал в своей комнате при ферме до четырех часов, а затем возвращался в офис в Маранелло, где усаживался в кресло и включал телевизор. Обычно он смотрел телевизор до восьми часов вечера, после чего ехал домой.

Дома его встречала Лина — его любовница, которая родила ему Пьеро. О второй, неофициальной семье Инженьере знали почти все его друзья и близкие — за исключением, быть может, его матери и законной супруги. Пьеро, который после смерти старшего сына Инженьере, последовавшей в 1956 году, остался его единственным ребенком, воспитывался тем не менее под фамилией своей матери. Феррари не хотел афишировать того факта, что он является отцом внебрачного сына. Только когда в 1976 году умерла его жена Лаура, он предпринял необходимые шаги для того, чтобы Пьеро смог наконец официально носить его знаменитую фамилию. Забавно, но в этой области Италии фамилия Феррари была одной из самых распространенных. Как бы то ни было, Пьеро Ларди превратился в конце концов в Пьеро Феррари. Надо признать, что перемена фамилии совершенно не отразилась на мягком и покладистом характере молодого человека, унаследованном им целиком и полностью от матери. Чего у Пьеро не было — так это упрямства и сумасбродства, свойственного его отцу. О старом Феррари говорили так: «Если ему скажешь, что здесь надо ехать налево, он обязательно повернет направо».

По уик-эндам, когда люди в Италии отдыхали после трудовой недели, Инженьере старался придерживаться рабочего распорядка дня. И в субботу, и в воскресенье он по-прежнему ходил в парикмахерскую, потом заезжал на кладбище, а после этого ехал в Маранелло. Как обычно, его всюду возил Дино, у которого, как и у его босса, воскресных дней тоже практически не было. Многие люди еще помнят о том, что у предшественника Дино — Пеппино был только один свободный день в году— в воскресенье Пасхи, когда семья в ультимативной форме требовала его присутствия дома. Но Инженьере работал даже на Пасху. В этот день, к примеру, он проводил оперативное совещание с участием своих ближайших помощников. Как-то раз во время такого «пасхального» совещания у Феррари неожиданно случился приступ астмы, ему понадобилось лекарство, и он затребовал к себе Пеппино. На это ему сказали, что, если он помнит, Пеппино в день Пасхи не работает. «Когда он нужен, — в сердцах вскричал Феррари, — его никогда нет рядом!»

По субботам Феррари обычно приглашал на обед самых близких друзей. В частности, сына каменщика Серджио Скальетти, который выучился на инженера и чьи мастерские в Модене по производству алюминиевых деталей и штамповок из года в год поставляли корпуса для новых поколений спортивных и гоночных машин марки Ferrari. За столом часто присутствовал Карло Бенци, бухгалтер Инженьере, который начал с ним работать сразу после войны и знал все тайны его счетов в Швейцарском банке. Карло был одним из немногих людей, сумевших приспособиться к Инженьере, обладавшему феноменальной памятью, желанием все держать под личным контролем и едва ли не патологическим стремлением к абсолютной ясности и точности в ведении дел. Эти субботние обеды делили с Инженьере его телохранитель Вальдемаро Валентини, полицейский в прошлом, а также Гоцци и Дино. Все зги люди образовывали особый круг, известный под названием «amici del sabato» — иначе говоря, «субботние друзья». Однако, хотя Инженьере обращался к этим людям на «ты», они, разговаривая с ним, всегда придерживались более официального и уважительного «вы». В течение многих лет эти субботние обеды происходили в небольших ресторанчиках или тратториях, расположенных в городках и деревушках по соседству. Позже Феррари стал возить своих друзей во Фьорано, где его любимая повариха Пина угощала гостей разнообразнейшими вариациями ризотто. Феррари сидел за столом с «субботними друзьями» до четырех или пяти часов вечера, после чего обычно отправлялся домой. Когда была жива его жена, Инженьере после субботнего обеда иногда навещал свою любовницу Лину. Она жила на ферме неподалеку от города, где воспитывала его сына. В прежние годы вместо того, чтобы идти домой, Инженьере но субботам захаживал еще и в отель «Реал». Там он встречался с приятелями и знакомился с девушками. Это было удобно, поскольку «Реал» находился за углом и из окна ею квартиры вход в отель видно не было. Теперь на том месте, где стоял отель, выстроен банк. Кстати сказать, в отеле «Реал», где Инженьере позволял себе развлекаться, в свое время тоже находилось отделение банка, клиентом которого он был на протяжении многих лет.

Впрочем, что толку обо всем этом вспоминать? К тому времени, когда умерла жена Феррари, вечеринки с вином и девочками давно уже отошли в прошлое. В преклонные годы он, возвращаясь после субботнего обеда домой, чаще всего читал книги. Может сложиться мнение, что такой человек, как Инженьере, читал Макиавелли или Данте, но это заблуждение. (При жизни его часто называли макиавеллистом, хотя главное произведение Макиавелли «Государь» он так и не прочитал. Это, однако, не мешало ему время от времени цитировать изречения итальянских классиков, почерпнутые из различных сборников, и быть макиавеллистом, так сказать, по самой своей природе.) Инженьере любил Стейнбека и Стендаля, а также забавные рассказы Джованни Гуарески, повествовавшие о жизни в маленьком провинциальном городке в долине По. Кроме того, ему нравились биографии великих военных деятелей прошлого — Наполеона, Горация, Нельсона и Александра Македонского. В воскресенье Инженьере иногда проводил несколько часов в компании со своей внучкой Антонеллой — дочерью Пьеро. Но если в воскресный день должны были состояться гонки Гран При, Инженьере ехал в свои апартаменты на ферме возле испытательной трассы и усаживался перед телевизором. При этом он никогда не забывал вставить в видеомагнитофон кассету. Когда на следующей неделе к нему приезжали гонщики, он показывал им записанные на видеопленку фрагменты гонок с совершенными ими на трассе ошибками, которые иной раз стоили «конюшне» Феррари победного кубка.