Гоцци говаривал, что Инженьере мог и солгать — но только в том случае, если дело, на его взгляд, того стоило. У себя на заводе он мог распахнуть дверцу существующего в единственном экземпляре спортивного автомобиля и не моргнув глазом сказать какой-нибудь богатой клиентке примерно следующее: «Мадам, если эта машина вам понравится, то мы запустим ее в серию, а если нет — мы, конечно же, от ее производства откажемся».
Через десять лет после смерти Энцо Феррари Гоцци, сидя в офисе компании над многоэтажным гаражом, принадлежавшим «Скудерии Феррари», как-то раз пустился в рассуждения об умении Инженьере общаться с людьми. А людей Инженьере знал множество — и из самых разных слоев общества. К нему приезжали кинозвезды, известные дирижеры, японские бизнесмены, гонщики, а также вдовы тех гонщиков, которые нашли свой конец на трассе. Вряд ли все эти люди так уж сильно интересовали Инженьере (за исключением, быть может, одной-двух симпатичных вдовушек). Тем не менее он, разговаривая с ними, всегда умел найти нужные слова, оставлявшие у его посетителей впечатление, что Феррари был с ними особенно любезен и уж они-то теперь наверняка сумеют подобрать к нему ключик.
В юности Энцо Феррари, стоя перед зеркалом, не раз задавал себе сакраментальный вопрос: «Кто ты, парень? Зачем пришел в этот мир?» Хотя с годами ответ на этот вопрос, казалось бы, был получен, Энцо в силу своего беспокойного характера почивать на лаврах не захотел, активности не утратил и до конца жизни оставался человеком действия. Даже в очень преклонном возрасте он старался сохранить полный контроль над своим предприятием и стремился к тому, чтобы люди, с которыми он имел дело, чувствовали его безусловные авторитет и главенство. По этой причине он, прежде чем принять просителя, основательно выдерживал его в приемной. Кроме того, он завел у себя на фабрике институт доносчиков. Сотрудники Инженьере жили в вечном страхе совершить что-нибудь такое, что может не понравиться их шефу. Им было чего опасаться — Инженьере не прощал даже малейших недочетов в работе. Феррари не жалел усилий, поддерживая то, что он называл «атмосферой творческого напряжения», хотя следует признать, что напряжения было с избытком, и оно временами сказывалось на деятельности его сотрудников не лучшим образом. Хотя многие это замечали, созданная Инженьере система до такой степени прижилась на предприятии, что пересмотру не подвергалась. "Divide et imperare» — «Разделяй и властвуй» — таково было жизненное кредо Энцо Феррари. Он был человеком жестким и капризным, с цинизмом относился к человеческой натуре и считал, что людей надо держать в строгости. Кроме того, он был чрезвычайно подозрительным, и, если у него вдруг появлялось ощущение, что кто-то пытается его надуть или использовать, он мог устроить такому человеку шумный скандал даже в разгаре ресторанного застолья. Разговаривать с ним по телефону из-за его подозрительности было сплошное мучение. При этом Инженьере не был только мучителем своих приближенных. Он мог быть щедрым и добрым, подчас любил пошутить и, что интересно, обладал способностью подмечать собственные просчеты и недостатки и от всей души над ними посмеяться. Иногда, когда сотрудники Феррари менее всего этого ожидали, он мог завести с кем-нибудь из них доверительный разговор и рассказать о том, как он их ценит и уважает. Короче говоря, он был самым настоящим «падроне» — строгим, но любящим хозяином-отцом, который давал своим подданным кусок хлеба и наделял их существование великим смыслом. Как сказал Гоцци, Энцо Феррари был не человек, а вселенная. И когда чужаки — будь то даже президент республики или сам папа римский — пытались проникнуть в ее пределы, Инженьере, позволяя им это сделать, как бы до них снисходил.
Похоже, Инженьере и впрямь испытывал нечто созвучное словам Гоцци, поскольку довольно рано очертил границы своей планеты и редко их переступал. Прежде всего, этот известнейший в мире гонок человек почти не ездил на гонки. Кроме того, он не ездил на деловые встречи. Кстати сказать, это только способствовало упрочению его власти и харизмы. Человеку, какой бы важной персоной он ни был, приходилось ехать к Инженьере самому, как и всем прочим «clienti» — клиентам. Прежде чем впустить клиента к себе в кабинет, Феррари довольно долго мариновал его в прихожей. Наконец тяжелая дверь открывалась, и клиент входил в затемненный кабинет, где горела только одна лампочка — над портретом умершего сына Инженьере. Когда у клиента привыкали глаза к полумраку, он замечал сидевшего за массивным письменным столом старика с крючковатым носом и седыми волосами. Хотя в кабинете было темно, Инженьере всегда носил темные очки, словно опасаясь, что кто-то из посторонних может попытаться проникнуть в его мысли или воспоминания. Рассылая представителей своей фирмы по всему свету, Инженьере предпочитал находиться в пределах созданного его усилиями мира, который он так хорошо знал. По мнению некоторых, это происходило по той причине, что Инженьере видел слишком много аварий, заканчивавшихся смертью гонщиков, ездивших на его машинах. Другие считали, что он терпеть не мог смотреть, как его драгоценные болиды разбиваются во время гонок. Были и такие, кто утверждал, что страсть Инженьере к гонкам умерла в 1956 году, когда скончался его сын Дино. На самом деле он перестал ездить на гонки за двадцать лет до того, как это случилось. Он боялся летать на самолетах, кабинки лифтов вызывали у него чувство клаустрофобии, а так называемый «большой мир» давно уже его не интересовал. Неожиданно для себя он выяснил, что в том случае, если он остается дома и о новостях ему рассказывают другие люди, то это делает его жизнь куда более счастливой и наполненной. К тому же он осознал, что больше не должен отвечать за все происходящее на фирме. Теперь это бремя он мог переложить на других. Самому же ему с годами все больше нравилось играть в придуманные им заговоры, натравливая друг на друга своих сотрудников, с тем чтобы выяснить, кто из них с честью выпутается из затруднительного положения. Победитель в такого рода играх мог рассчитывать на его особое благоволение.
Он был гордый человек по натуре и гордился своими достижениями. При этом тщеславие было ему чуждо. К примеру, многие итальянцы млеют от громких титулов, пышных званий или знатных фамилий; для Инженьере, однако, все это ничего не значило — ну, почти ничего. В промежутке между двумя войнами он был награжден титулом «Cavaliere», а потом званием «Commendatore», что, грубо говоря, было аналогом рыцарского титула в Англии и звания кавалера ордена Почетного легиона во Франции. Так вот, Инженьере никогда себя этими титулами и званиями не именовал и запрещал, чтобы его так называли другие. Он не уставал повторять, что «Коммендаторе» — это звание, придуманное фашистами. Он предпочитал, чтобы его называли Инженьере. Этим он словно заявлял о том, что он и его сотрудники — люди серьезные, которые занимаются в этой жизни важным, нужным и общим для всех них делом. Но правду сказать, до тех пор, пока Университет города Болонья не наградил Феррари в возрасте шестидесяти лег своим почетным дипломом, он не имел законных прав на это звание. Помимо Инженьере, Феррари также часто называли II Drake — Дракон. Это, прежде всего, свидетельствовало о том, что Феррари побаивались и уважали. Английские же любители гонок с некоторых пор стали называть его Старик и произносили это прозвище со смешанным чувством раздражения и аффектации. Зато у итальянских рабочих, с которыми Инженьере ежедневно общался на фабрике, справляясь у них на моденском диалекте о здоровье их детей и близких, никогда не возникало вопроса, как его называть. Почти с самого начала его карьеры они именовали его Се capo — наш босс.
«Кто я?», «Как мне себя называть?»
Кажется, на закате своих дней Феррари нашел ответ на этот вопрос. Когда его с почтением в голосе называли дизайнером лучших спортивных автомобилей в мире, он отрицательно качал головой и говорил: «Нет, я не дизайнер. Дизайном у меня на фабрике занимаются другие люди. Что же касается меня лично, то я могу назвать себя только Sono un agifatore di uomini — энтузиастом и вдохновителем».
Глава первая
Человек является творцом истории; он живет среди нагромождения ее событий и фактов, как в сложном географическом рельефе. Если разобраться. История вообще явление географическое.
Даже когда он поднялся к вершинам успеха и славы и его имя было не менее известно, чем имена самых знаменитых голливудских актеров и вписанных в Готский альманах блестящих аристократов, люди слышали, как его мать изредка бормотала себе под нос: «А все-таки мой старшенький был лучше».
Неизвестно, какой эффект такого рода высказывания могли оказать на неокрепшее сознание ее младшего сына — замкнутого по характеру мальчика со странным отстраненным взглядом. Кто сейчас скажет, уж не с детства ли в его душе были посеяны семена цинизма и скрытности? Никто. Но как бы то ни было, его друзья и знакомые не раз отмечали, что единственным человеком, которого Энцо Ансельмо Феррари боялся на этом свете, была его мать. «Энцо! Энцо!» — пронзительным голосом кричала она, призывая к себе сына, и он, даже будучи взрослым уже человеком, стремглав бросался к ней и поспешно рапортовал: «Я здесь, мама!»
Адальгиза Бизбини приехала в Модену из Форли, где жили ее родители, чтобы выйти замуж за Альфредо Феррари. Городок Форли расположен в шестидесяти километрах от Модены — если ехать по Виа Эмилия в сторону Римини. Альфредо Феррари, сын бакалейщика, родился в 1859 году и был старше своей невесты па тринадцать лет. Его родным городом был Карпи, который находится в нескольких километрах к северу от Модены. И жених, и невеста были выходцами из мелкобуржуазных семей с весьма скромным достатком. Альфредо, который сначала работал мастером на металлургическом заводе Рицци, в скором времени основал в Модене собственное дело и стал заниматься ковкой, отливкой и штамповкой различных деталей из металла. Его мастерские и дом под номером 264, где он стал жить с молодой женой, располагались на Виа Камурри рядом с железной дорогой, которая проходила в северной части города. Возможно, именно по этой причине крупнейшим клиентом Альфредо стало Управление национальных железных дорог. Постройки в этой части города в наши дни сменили номера; по-другому нынче называются и улицы. Тем не менее двухэтажный дом Альфредо, если не считать торчащей на крыше телевизионной антенны, выглядит точно так же, как и в конце XIX века. С улицы дом кажется необитаемым, а длинные приземистые строения мастерских — заброшенными и бесхозными. Но стоит только завернуть за угол, как перед вашим взором возникает действующая железная дорога и вполне еще приличный фасад здания, на котором выцветшей белой краской аккуратно выведена фамилия владельца — FERRARI.
У Альфредо и Адальгизы было два сына. Старший, которого тоже звали Альфредо, родился в 1896 году; через два года у семейства Феррари родился второй сын — Энцо. В свидетельстве о рождении, полученном в городском муниципалитете, записано, что Энцо Феррари родился 20 февраля 1898 года. На самом деле он родился двумя днями раньше, просто в день его появления на свет в городе разразилась ужасная буря с ветром и снегом, так что его отец предпочел не рисковать и поехал в муниципалитет, чтобы зарегистрировать рождение младенца, только после того, как буря утихла.
В конце XIX века население города Модены составляло примерно шестьдесят тысяч человек. Еще в глубокой древности на этих землях обосновалось племя кельтов бойи. В 218 году до нашей эры поселение бойи было захвачено римлянами, которые стали называть это место Мутина. Таким образом, поселение кельтов превратилось в римскую станцию на Виа Эмилия — дороге, которую построил Марк Эмилий Лапидус в 187 году до нашей эры. И станция, и дорога должны были обеспечивать бесперебойное движение людей и грузов между городами Аримйнумом (Римини) и Медиоланумом (Миланом). Дорога была оживленная, а земли вокруг станции — плодородные. По этой причине Мутина довольно скоро превратилась в центр всего региона и со временем стала городом, где оседали вышедшие на пенсию легионеры, которых римский сенат за двадцатипятилетнюю беспорочную службу наделял в округе Мутины земельными наделами. В 72 году до нашей эры у Мутины армия восставших рабов и гладиаторов под руководством Спартака встретилась с двумя римскими легионами, которыми командовал легат Кассий. Хотя воины Спартака были утомлены длинным переходом от города Мета Понте, находившегося на исконной римской территории, им тем не менее удалось наголову разбить своих врагов и уничтожить легионы римлян чуть ли не до последнего человека. После этой победы армия рабов и гладиаторов двинулась в сторону Альп, но в скором времени и сама была уничтожена превосходящими силами римлян. Тридцатью годами позже все в той же Мутине Марк Антоний настиг и захватил в плен одного из римских аристократов, который принимал участие в заговоре против Юлия Цезаря. В те годы, когда на Римскую империю стали нападать племена «варваров», Мутина неоднократно переходила из рук в руки. При этом городку удалось пережить «темные годы» римской истории и даже остаться местным региональным центром. Изменилось только название, и Мутина стала называться Моденой. В 1099 году нашей эры архитектор Лан-франко и скульптор Вильгельмо начали возводить в Модене большой кафедральный собор Сан-Джеминьяно. Собор был украшен великолепными фресками и каменными скульптурами и считается в наши дни одним из шедевров архитектуры и памятником начального периода итальянского Возрождения. В XVII веке Модена вошла в Ломбардскую лигу, возглавляемую знатным семейством Эсте, немало сделавшим для процветания Романьи и всех прочих городов и земель этого края, главной артерией которого по-прежнему оставалась старая римская дорога Виа Эмилия. Когда из-за непрерывных войн семейство Эсте было вынуждено покинуть свой великолепный дворец в городе Феррара, оно выбрало местом своего пребывания Модену. Построенный в Модене в 1634 году дворец семейства Эсте Палаццо Дукале со временем превратился в военную академию, где воспитывались сыновья местной аристократии; воспитанники академии неизменно привлекали к себе внимание яркой, красивой униформой, а ее выпускники, став офицерами, считались одними из наиболее образованных и блестящих военных Италии. В 1673 году Мария Беатрис Д"Эсте, которую также называли Марией Моденской, уехала из Италии в Англию, где вышла замуж за герцога Йоркского Джеймса, ставшего со временем королем Англии под именем Иакова XI. Модена дала миру таких известных деятелей науки и культуры, как живший в XVIII веке историк Лодовико Антонио Муратори, создавший монументальный труд «АппаП d"Italia» — «История Италии». Далеко за пределами Модены распространилась слава местных композиторов Марко Учеллини и Алессандро Страделла, поэта Фуль-вио Тести и одного из первых в мире врачей-гинекологов Габриэле Фалоппиа. В Италии пользовался также известностью моденский фабрикант шляп и ярый националист Чиро Менотги. Он лелеял мечту подняться со своего места на одном из оперных фестивалей в Палаццо Дукале и предложить от имени народа итальянскую корону герцогу Модены. Увы, этим планам так и не суждено было осуществиться. В 1831 году Чиро Меночти был арестован у себя дома на Корсо Каналгранде и по прошествии некоторого времени казнен.
Модена — один из тех городов, о которых английский писатель Джонатан Ките писал гак: «Это настоящая Северная Италия. Здесь много местечек и городков, где так легко дышится. Хотя это и провинция, оторванности, изолированности от остального мира здесь не чувствуется. В этом крае можно жить и работать, наслаждаясь покоем». На самом деле в Модене далеко не всегда «так легко дышится», как утверждал англичанин, и климат тут не самый лучший в Италии. Летом здесь бывает удушающая жара, а зимой — ветры, туманы и снегопады. Кстати сказать, чтобы сделать эту землю плодородной, римлянам приходилось осушать болота. Впрочем, когда на свет появился Энцо Феррари, эта местность уже успела прославиться на всю Италию красным искристым вином «Ламбруско» и разнообразными сортами винного уксуса, который здесь приготовляли на протяжении столетий. Если же обратиться к гастрономическим изыскам, то лучшими яствами, которыми угощали в Модене и о которых знали за ее пределами, были свиные ножки «zampone», а также мучное блюдо вроде пирожков под названием «tortellini in brodo». Кроме того, Модена была знаменита своими многочисленными мастерскими, где ковали, отливали и штамповали из различных металлов всевозможные изделия. Никто, в сущности, точно не знает, почему Модена и близлежащие городки стали центрами металлообрабатывающей промышленности, зато точно известно, что местные умельцы впервые в Италии стали изготавливать такие вещи, как кованые металлические оси, пружинные рессоры для экипажей, а также металлические корпуса для карет и фаэтонов. В не столь отдаленной перспективе это означало переход от эры лошади и экипажа к эре автомобиля. Под началом у Альфредо Феррари таких умельцев было человек тридцать, и именно среди этих людей рос и воспитывался Энцо Феррари.
Позже Энцо писал, что они с братом жили в комнате прямо над мастерской. Поскольку там не было отопления, в этой комнате зимой всегда царил холод. «Утром нас будил стук молотков о наковальни. Мой отец… был в мастерской и дизайнером, и менеджером, и даже секретаршей, ухитряясь совмещать все эти обязанности». Хотя зарабатывал Альфредо не так много, ему хватило денег, чтобы купить своим сыновьям такую модную новинку, как велосипед. А еще у мальчиков были почтовые голуби, которые жили в голубятне на чердаке одной из мастерских. В скромном четырехкомнатном жилище семейства Феррари имелась парадная лестница из розового мрамора — «единственная роскошь, которую мы могли в то время себе позволить». Энцо, вспоминая о своем отце, говорил, что это был человек, преданный своему делу, который, однако, уделял достаточно времени и культурным аспектам жизни. Особенно он любил музыку. Сам Альфредо-старший играл на виолончели, а в гостиной у него стояло пианино. А еще он обладал весьма въедливым характером, не терпел малейших неточностей в документах и бумагах и вечно снимал с них копии. Эти копии он печатал на маленькой печатной машинке, используя фиолетовую копировальную бумагу, а потом раскладывал по особым конвертам. Эти напечатанные через фиолетовую копирку копии документов произвели неизгладимое впечатление на его младшего сына, который до конца жизни заправлял свою авторучку фиолетовыми чернилами.
Альфредо-младший по прозвищу Дино был вдумчивым и тихим мальчиком, который хорошо учился в школе и всегда делал домашнее задание. Энцо, наоборот, терпеть не мог ходить в школу Он предпочитал кататься на велосипеде или на роликах, а также состязаться с мастеровыми в беге — благо, что подобие стометровой беговой дорожки нетрудно было разметить на пустыре перед мастерскими. Кроме того, Энцо любил гонять голубей и стрелять из лука в крыс. В детстве он, по его собственному выражению, «мечтал стать оперным певцом или спортивным журналистом». А потом ему захотелось стать гонщиком. А все потому, что, по его мнению, овладение этими профессиями никак не зависело от академической успеваемости в школе.
Желание стать автогонщиком появилось у Энцо в 1903 году, когда его отец приобрел автомобиль — один из двадцати семи, которые бегали по тогдашней Модене. Это был одноцилиндровый De Dion Bouton французского производства. Одновременно с покупкой машины семейству Феррари пришлось нанять водителя-механика, в обязанности которого входило поддерживать капризный аппарат в рабочем состоянии. Прошло совсем немного времени, и принадлежавший Альфредо-старшему De Dion Bouton возглавил кортеж, состоявший из автомобилей местных автолюбителей. В одном из этих автомобилей ехали одетые в одинаковые матросские костюмчики братья Феррари, направляясь к храму на свое первое причастие. В этот день крестный отец Энцо — Ансельмо Кьярли — подарил своему крестнику, у которого второе имя тоже было Ансельмо, серебряные часы с цепочкой.
6 сентября 1908 года Альфредо Феррари повез своих сыновей на первые в их жизни автомобильные гонки. Эти соревнования, именовавшиеся «Circuito di Bologna» («Болонское кольцо»), были отмечены участием звезд. В заездах принимали участие два величайших гонщика того времени — голубоглазый Феличе Наццаро из Турина, двадцати семи лет, и Винченцо Лянча из Пьемонта, который был моложе туринца на год. Они должны были мчаться на своих огромных мощных Fiat по улицам Болоньи, выехать в пригород и, проехав несколько километров по Виа Эмилиа, развернуться и вернуться назад. Быстрее всех этот круг прошел Винченцо Лянча, но гонки выиграл Наццаро, который показал на прямых участках этой импровизированной трассы среднюю скорость 74 мили.
На Энцо гонки по улицам города произвели незабываемое впечатление. Fiat фаворитов были выкрашены в красный цвет. За год до того, перед гонками на Большой приз Франции, были установлены новые правила. Отныне каждая страна — участник гонок должна была окрашивать свои машины в национальные цвета: Франция — в синий, Германия — в белый, Британия — в зеленый, а Италия — в красный. Теперь уже трудно выяснить, кто из организаторов гонок Граи При принял такое решение и кто присвоил вышеперечисленным странам эти цвета. Причины этого решения историкам также неизвестны. Впрочем, вполне логичным выглядит предположение, что, поскольку гонки устраивала Франция, именно французы выступили инициаторами этой затеи и присвоили своим авто синий цвет, который всякий француз почитает исконно французским.