А вели они прямиком в Турин — в концерн Fiat, чье руководство было весьма озабочено полученным Феррари от компании Ford предложением уступить 90 процентов своих акций за 18 миллионов долларов. Причин, почему Феррари после двадцати лет самостоятельного существования стал вдруг подумывать о продаже большей части своего достояния иностранцам, было ровным счетом три. Первая — Феррари не удовлетворяло состояние итальянской металлургической промышленности, которую постоянно лихорадило, что отражалось на поставках необходимых ему металлических конструкций, узлов и деталей. Вторая — уход большинства ведущих сотрудников ослабил фирму, и он не мог этого не понимать, хотя в силу привычки и продолжал делать вид, будто ничего особенного не произошло. Между тем ему было уже шестьдесят три года, и необходимость вечно тащить на себе воз неразрешимых проблем уже начала его утомлять. И третья — смерть сына и последовавший вслед за тем кризис в семье нарушили установленный им тонкий баланс отношений между супругой и матерью, с одной стороны, и его работой и личной жизнью — с другой. Скандалы множились; мать и жена в один голос требовали от Феррари, чтобы он поменьше работал и больше времени проводил дома.
Пока люди на всех углах обсуждали судьбу «Скудерии Феррари», в Италию прилетела делегация компании Ford, которая, прежде чем приступить к обсуждению условий сделки, собиралась провести основательную ревизию финансового положения компании.
20 мая 1963 года представители Ford после всесторонней проверки дел «Скудерии» составили проект соглашения, где, помимо всего прочего, говорилось, что «малейшее превышение ежегодного бюджета «Скудерии», составляющего отныне 450 миллионов лир (250 тысяч долларов), Феррари должен лично согласовывать с руководством компании». По словам Франко Гоцци, который присутствовал на этих переговорах, Феррари, прочитав проект, выхватил из кармана авторучку и, жирно подчеркнув фиолетовыми чернилами слова «должен» и «согласовывать», грозным голосом заявил, что «означенные условия сводят на нет обещанную ему компанией Ford полную свободу действий». Далее, если верить Гоцци, Феррари обрушил на американцев настоящий шквал оскорблений и ругательств, среди которых попадались выражения, «которые нельзя было отыскать ни в одном словаре». Потом он, опять-таки по словам Гоцци, повернулся к нему и негромко сказал: «Что-то есть хочется. Может, пойдем пообедаем?» С этими словами он вышел из комнаты, оставив состоявшую из четырнадцати человек делегацию компании Ford в полном недоумении относительно его дальнейших планов. И это не говоря уже о том, что американцы, на которых вылили целый ушат брани, чувствовали себя как оплеванные».
Генри Форд, узнав о нанесенном его сотрудникам оскорблении, выразился не менее энергично, чем Феррари: «В таком случае пошлите этого старого хрена куда подальше!» Пока на «Скудерии» шли проверки и переговоры, продолжавшиеся в общей сложности двадцать два дня, руководство концерна Fiat, проанализировав мнение итальянской общественности и рассмотрев возможные негативные последствия этой сделки для концерна, пришло к выводу, что «продажа американцам жемчужины итальянского гоночного автомобилестроения крайне нежелательна». После этого Fiat на разных уровнях и через различных посредников начал предпринимать попытки договориться с Феррари. Одним из таких неофициальных посредников должен был стать племянник президента концерна Людовико Скарфиотти, которого менеджер команды Драгони с подачи руководства Fiat включил в состав «Скудерии».
Когда Сертис поглубже вник в дела «Скудерии Феррари», он сделал поразившее его открытие, что приоритетом фирмы являлось производство спортивных автомобилей — а отнюдь не машин Формулы-1, как он поначалу думал. «До сих пор я испытывал спортивную машину только один раз — когда меня волей случая занесло на фирму Aston Martin. Теперь же мне предстояло на основании всесторонних испытаний вынести свое суждение относительно перспективности целого ряда прототипов, среди которых не было ни одной машины Формулы-1. На вопрос, почему это происходит, ответ мог быть только один — из-за денег. В Италии было множество богатых и преуспевающих людей, готовых выложить немалые средства на покупку престижных спортивных автомобилей. Именно такого рода продажи обеспечивали процветание дельцов вроде Кинетти, для которых смена приоритетов была бы просто невыгодна».
Таким образом, Сертис первое время занимался почти исключительно испытаниями спортивных машин.
Когда же вставал вопрос об участии в Гран При, то о нем обыкновенно забывали, и на старт выходили совсем другие гонщики. Это обстоятельство мучило Сертиса и было для него до поры до времени главным источником раздражения и неудовлетворенности жизнью.
Как уже было сказано, при сложившемся положении вещей более всего в «Скудерии» страдала программа развития автомобилей Формулы-1. Форгьери, который отлично видел все достоинства новых Lotus и Cooper, делал все от него зависящее, чтобы привести конструкцию Ferrari в соответствие с современными требованиями. К примеру, полная переделка шасси позволила Сертису, которого допустили наконец к участию в гонках, выиграть Гран При Германии. При этом программа разработки нового мощного двигателя основательно отставала от расписания. Инженеры фирмы большую часть времени занимались подготовкой машин к гонкам в Себринге и Ле-Мане. «Как-то раз я им сказал: хотите добиться превосходства в Формуле-1, забудьте о спортивных машинах, — вспоминал Сертис. — Но мои слова унес ветер. Мистер Феррари придавал программе строительства спортивных автомобилей и машин класса «Гран Туризмо» чрезвычайно важное значение, поскольку они приносили ему основной доход». По этой причине машины Формулы-1 терпели неудачи, зато преимущество Ferrari в гонках на дальние дистанции было подавляющим. Гонщики «Скудерии» выиграли 12-часовые гонки в Себринге, тысячекилометровые гонки на Нюрбургринге и гонки «24 часа Ле-Мана» — все в течение одного сезона. На гонках в Ле-Мане Сертис тоже мог бы занять первое или второе место, но ему просто не повезло. Их с Мерессом машину, которая лидировала на протяжении четырех часов, во время пит-стопа залили горючим, что называется, под завязку. Не много бензина пролилось даже в кокпит. Поэтому, когда машина снова выехала на трассу, довольно было малейшей искры, чтобы она вспыхнула. Она и загорелась — когда Сертис с силой ударил по тормозам. Как потом сказали, из-за заискрившего в тот момент контакта стоп-сигнала. Сертис отделался легким испугом, но его напарник Вилли основательно обгорел.
Мересс поправился как раз к старту Гран При Германии, где Сертис занял первое место. Бельгиец же на одном из печально известных холмов Нюрбургринга допустил ошибку, сошел с трассы, сбил стоявшего на обочине дежурного медика и в нескольких местах сломал себе руку. «Это был отличный водитель, — писал о бельгийце Феррари, — с несгибаемой волей к победе и очень смелый». Несмотря на эти теплые слова в адрес Вилли, Феррари больше его к гонкам Гран При не допускал. Хотя Мересс выздоровел, его карьера с тех пор покатилась под уклон. В сентябре 1969 года — через год после очередной катастрофы в Ле-Мане, после которой он две недели находился в коме, Мересс покончил жизнь самоубийством, приняв таблетки, содержавшие сильное снотворное. Сертис отзывался о своем приятеле очень тепло. «Вилли был хорошим парнем, хорошим другом, хорошим водителем, хотя звезд с неба и не хватал. Все свое время он отдавал гонкам, и ничего другого, кроме гонок и машин, у него в жизни в общем-то и не было. Когда он узнал, что больше ему в гонках участвовать не придется, ему, как я полагаю, просто расхотелось жить».
Несмотря на всевозможные проблемы, с которыми пришлось сталкиваться Сертису с того самого дня, как он появился в Маранелло, ему все-таки удалось в 1964 году выиграть чемпионский титул в Формуле-1. Надо сказать, он сделал это с блеском. Чего стоят хотя бы его победы на Нюрбургринге и в Монце, где он побил таких знаменитых пилотов, как Джим Кларк и Грэм Хилл. А еще он выиграл гонки в Уоткинс-Глен в Америке, где управлял машиной, выкрашенной не в привычный командный алый цвет, а в бело-голубые тона Соединенных Штатов. Это из-за того, что Итальянская автомобильная ассоциация посчитала новую разработку Феррари модель 250 LM но соответствующей требованиям, предъявлявшимся к машинам этого класса. Тогда Феррари формально от участия в соревнованиях отказался и переправил машину за океан, где она появилась в гонках под флагом Северо-Американской гоночной команды, одним из спонсоров которой был Кинетти. Всего за сезон 1964 года Сертис заработал 25 000 фунтов, но политика компании по отношению к Формуле-1 по-прежнему вызывала у него невеселые чувства. В 1965 году «Скудерия» продолжала ставить на свои болиды прошлогодние двигатели серии V6, между тем как новый 12-цилиндровый оппозитный двигатель конструкции Форгьери, который Сертис считал самым перспективным из всех, что когда-либо производились на фабрике в Маранелло, все еще находился на испытательном стенде. Сертис, впрочем, своих мыслей не скрывал и при любом мало-мальски удобном случае подвергал политику компании критике. «Инженеров мои замечания коробили, но Старик воспринимал критику вполне терпимо. При этом он был ужасным догматиком. Указывая на какой-нибудь устаревший узел, он говорил что-нибудь вроде: «В свое время эта штука принесла успех Alfa Romeo. Значит, и у нас сработает как надо».
При всех своих недостатках Феррари считался одним из самых знаменитых автопроизводителей в мире. Когда американский режиссер Джон Франкенхеймер задумал снять художественный фильм «Большой приз» с участием Ива Монтана и Франсуаз Харди, он сделал одним из центральных персонажей своей картины некоего итальянского автоконструктора, который обладал макиавеллиевским складом ума и был напрочь лишен жалости. В фильме эту роль играл Адольфо Челли — прекрасный актер, который, впрочем, был более известен за границей, нежели в Италии. В знаменитой картине «Тандерболт», посвященной приключениям агента 007, он сыграл негодяя по имени Ларго, который был главным противником Шона Коннери. У Челли были резкие черты лица, крючковатый нос, седые волосы и пронзительный, как у ястреба, взгляд. После знакомства с Челли Феррари принялся уверять всех и каждого, что этот актер не имеет с ним ни малейшего сходства, хотя сам, похоже, думал обратное. Более того, созданный Челли образ сильного, бескомпромиссного лидера очень ему импонировал, не говоря уже о том, что игра Челли немало способствовала упрочению мифа, имя которому было «Энцо Феррари». Кстати сказать, темные очки, которые Феррари не снимал даже у себя в кабинете и которые сообщали ему некий мрачный ореол и загадочность, тоже являлись составной частью этого мифа.
В 1965 году уже знакомый нам Порфирио Рубироза в последний раз стал «ньюсмейкером» номер один. Все эти годы он продолжал участвовать в гонках, беря Ferrari в аренду у Луиджи Кинетти. Разведясь с Дорис Дыок, он вступил в связь с фотомоделью За-За Габор, любившей позировать фотографам в кабине большой 375 MM Couper, на которой Руби в 1954 году участвовал в гонках «24 часа Ле-Мана». Потом Рубироза женился в четвертый раз — на Барбаре Хаттон. Он был ее пятым мужем, следующим после князя Игоря. Барбара, наследница миллионов Вулворта, выписала новому мужу чек на три миллиона долларов, подарила Boeing В-25 — бомбардировщик Второй мировой войны, переделанный под частный самолет, и небольшой табунок пони, натренированных для игры в поло. Ну и, конечно же, несколько машин. Руби стал постоянным участником соревнований в Себринге и так называемых «Недель скорости Нассау» на Багамах. Последние соревнования можно назвать скорее непрекращающейся светской вечеринкой, нежели спортивным мероприятием. «Недели» вошли в моду у светской публики в конце 50-х годов. Их посещали даже такие асы, как де Портаго и Мосс, искавшие развлечений в перерыве между сезонами. После убийства диктатора Трухильо в 1961 году, его друга и покровителя, Рубироза жил относительно тихо, в основном курсируя между Техасом, Калифорнией, Парижем и Ривьерой. Если бы не колонки светской хроники в прессе, то о нем скорее всего забыли бы. Но вот газеты снова вышли с аршинными заголовками, где значилось его имя. Это произошло 6 июля 1965 года. Возвращаясь домой со светской вечеринки, которая затянулась до утра, Руби, сидя за рулем жемчужно-серой с сиденьями из красной кожи Ferrari 250 GT, потерял управление на авеню Королевы Маргариты и врезался в ствол росшего на обочине дерева. Удар был настолько силен, что водитель высадил головой ветровое стекло; при этом рулевое колесо размозжило ему грудь, и он, не приходя в сознание, умер. Ему тогда было 56 лет, и это был последний случай, когда его имя упоминалось в прессе наряду с названием его машины — Ferrari.
В 1965 году произошло еще одно знаменательное событие. Энцо и Лаура Феррари после сорока лет существования на втором этаже старого здания «Скудерии» перебрались в особняк, находившийся в двух шагах от их прежнего жилища. Это был большой четырехэтажный дом, располагавшийся на углу Ларго Гарибальди сразу же за старой городской стеной Модены. Теперь у всех домашних Феррари были свои собственные просторные апартаменты. Энцо и Лаура поселились на первом этаже, а мать Энцо — на втором. В октябре все того же 1965 года случилось несчастье: Адальгиза Феррари, которой в то время было 93 года, подавилась крутым яйцом и присоединилась к мужу и внуку, покоившимся в фамильном склепе. Как говорил Феррари, он был для Адальгизы «источником гордости и радости, но одновременно причиной ее всегдашних страданий». По словам Феррари, она посвятила ему всю свою жизнь и до последнего дня была бесконечно ему предана.
Теперь Феррари обычно проводил утро в старом офисе, а ближе к полудню отправлялся на фабрику в Маранелло. В скором времени ему довелось побывать на открытии местной технической школы, которой было присвоено имя его сына. Она носила пышное название «Institute Profecionale Stato per I"lndustria a 1"artigianato Alfredo Ferrari» и была построена в сотрудничестве с Техническим институтом Корни, где учились Дино и Пьеро. Пьеро после окончания института тоже работал на фабрике, и это было постоянным источником споров в семье. Адальгиза, пока была жива, очень этому радовалась. Но Лаура была против. Она только раз видела этого юношу — во время одного из своих неожиданных визитов в офис, но крючковатый нос Пьеро, его отстраненный взгляд и высокая худая фигура не оставляли сомнений втом, в кого он уродился. Энцо снял для Лины и Пьеро новую квартиру на Виа Витторио Венетто — рядом с парком, неподалеку от принадлежавшего ему особняка. Теперь он проводил со своей второй семьей все больше и больше времени, даже ужинал там. Тем не менее назвать жизнь Лины абсолютно счастливой было нельзя. «Я отдала этому человеку тридцать лет жизни, — говорила она Маргерите Бандини, жене Лоренцо, — но мы ни разу не были вместе ни в кино, ни в театре. На Рождество он всегда дарил мне бриллиант; у меня скопилась целая шкатулка ювелирных изделий, которые мне некуда было надеть. Но больше всего мне хотелось, чтобы мы, ни от кого не прячась, хотя бы раз рука об руку сходили в ресторан». Тем не менее, и в жизни Лины были свои радости. Вместе с Энцо они ездили на уикэнды в Павулло — красивую горную деревушку чуть выше Маранелло. А еще они изредка навещали трех сестер Лины, которые, единственные в мире, принимали их как полноправную семейную пару.
Раз в год Феррари ездил в Монцу и наблюдал за квалификационными заездами перед началом Гран При Италии. Когда проходили испытания новой машины, он просил Пеппино отвезти его на автодром в Модене. Но за все эти годы он ни разу не побывал на английском автодроме и не наблюдал за испытаниями новейших машин, разработанных Чепменом или Купером. Феррари предпочитал, чтобы ему о новостях сообщали другие люди. «Старик добровольно отлучил себя от мира, — говорил Сертис. — Что же касается новостей, то он получал их, большей частью, в искаженном виде. Люди или боялись открыть ему глаза на истинное положение вещей, или старались передавать только такие сведения, которые, на их взгляд, могли доставить ему удовольствие. Другими словами, объективной информации он не имел и, делая те или иные выводы, опирался на данные, имевшие весьма сомнительную ценность».
Пытаясь приобщить команду к сферам современных технологий, где тогда задавали тон английские конструкторы, Сертис познакомил Феррари с британскими специалистами, занимавшимися постройкой корпусов из стеклопластика, или, как его еще называли, фибергласа. Введение этой технологии должно было положить конец алюминиевому гоночному кузовостроению, что, понятное дело, особого энтузиазма у владельцев местных металлообрабатывающих мастерских вызвать не могло. Что же касается износостойких шин, то Сертис, чтобы разрешить эту проблему, обратился за содействием в компанию Firestone, имевшую большой опыт работы с американскими машинами класса «Индианаиолис». Этот визит Сертиса положил начало плодотворному сотрудничеству «Скудерии» с фирмой Firestone, продолжавшемуся до конца декады. Кроме того, Сертис выступил с инициативой, предложив Феррари ввести в дело его собственную команду — Lola. По мысли Сертиса, она должна была, во избежание конкуренции со «Скудерией», участвовать в гонках только на территории США и проводить активную политику, направленную на сотрудничество с другими командами, чтобы тем легче получить доступ к имеющимся в их распоряжении техническим новинкам. Интересно, что консерватор Феррари, несмотря на возражения со стороны своих старых сотрудников, дал Сертису разрешение на проведение этой акции.
Несмотря на достигнутые Сертисом успехи, у него имелись противники, которые активно против него интриговали. К примеру, Драгони, беседуя с Феррари или давая интервью журналистам, всячески критиковал англичанина. Бандини, говаривал он, как гонщик стоит выше Сертиса, и последний одерживает победы по той лишь причине, что ему всегда достается самая лучшая, самая новая техника. Не складывались у Джона отношения и с Парксом. Когда Сертиса попросили испытать достроенную и доведенную Парксом Ferrari 275 GTB, он после заездов представил инженеру длинный список замеченных им недочетов, а также предложений, как эти недочеты устранить. Это, понятное дело, не могло вызвать у Паркса добрых чувств. Сертис платил Парксу той же монетой; а еще ему очень не нравилось участвовать вместе с ним в гонках на длинные дистанции. В Парксе было добрых шесть футов, а это означало, что, когда водителям приходилось во время гонок меняться местами, им заодно приходилось регулировать высоту кресел, а на это уходила чертова прорва времени. Куда больше ему нравилось ездить с Людовико Скарфиотти или Лоренцо Бандини, которые были с ним примерно одного роста.
В конце сезона 1965 года Сертис, участвовавший на Lola Chevrolet в гонках в Моспорт-Парке в Канаде, попал в тяжелую аварию и чуть не погиб. В заголовке утреннего номера моденской газеты 11 Corriere Lombardo огромными черными буквами было напечатано: «Сертис умер или парализован». Заголовок вечернего номера был еще более категоричным: «Сертис мертв». Но Сертис выкарабкался — к великому облегчению старшего механика Джулио Борзари, который первым прочитал это сообщение и уже не чаял увидеть Сертиса в живых. При этом в Маранелло нашлись-таки люди, которых известие о смерти Сертиса не то чтобы опечалило, а скорее неприятно удивило: «Как так? Разве ведущий гонщик фирмы может погибнуть в иной машине, нежели в машине марки Ferrari?» Для них в этом было нечто сродни предательству.
Что бы там ни думали консерваторы об этой аварии, компания взяла выплату страховки на себя, хотя Сертис разбился, управляя машиной Lola Chevrolet. Узнав, что у Сертиса перебита нога, Феррари даже изволил по этому поводу пошутить, пообещав в том случае, если ему отнимут конечность, изготовить для него автоматическую. Это свидетельствует о том, что Старик по-прежнему относился к Сертису хорошо. Когда англичанин вернулся в Италию, он даже пару раз свозил его на собственную виллу, находившуюся на побережье Адриатического моря в деревушке Визерба. В то время Феррари купил себе Mini Cooper и, хотя рядом с ним всегда сидел верный Пеппино, управлял машиной сам. «Ему очень нравилась эта машина, — вспоминал Сертис. — В списке приоритетов она занимала у него второе место после хорошо поджаренных тостов». В Модене Сертис часто обедал вместе с Феррари; тот являлся на обед то с Лаурой, то с Линой. «За обедом мы обычно разговаривали. Хотя мы далеко не всегда соглашались друг с другом, мы, по крайней мере, друг друга уважали, и мое слово кое-что для него значило. Вот почему Драгони и его сторонники организовали против меня заговор. Они хотели оттеснить меня от босса — а то и вовсе выставить из команды». Заговор, о котором упомянул Сертис, набирал силу. Так, во всяком случае, ему казалось. Когда он в начале 1966 года снова приступил к исполнению своих обязанностей, ему предложили испытать машину, на которой он должен был вместе с Парксом участвовать в тысячекилометровых гонках в Монце. «Я обкатал ее, вернулся в Маранелло и сказал: «Что-то с ней не так». Форгьери мое заявление не понравилось, а Парксу — и того меньше. Тогда я пошел к Старику и сообщил ему о своих сомнениях. Тот обдумал мои слова и позволил мне внести кое-какие изменения в аэродинамику. На мой взгляд, эти изменения пошли машине только на пользу — она поехала чуть быстрей, да и управлять ею стало легче. Во время гонок шел дождь, и тут, как назло, сломался «дворник». С этим я ничего поделать не мог; но мне пришла в голову мысль, что, если ехать на пределе разумного и постоянно рисковать жизнью, можно достичь скорости, при которой встречный поток воздуха будет сдувать дождевые капли с ветрового стекла. Я поделился своей идеей с Парксом, и тот со мной согласился. Каково же было мое удивление, когда после гонок Драгони в своем докладе Старику сообщил, что если бы не Парке, то я давно бы вышел из гонок».
Когда в 1966 году из ворот фабрики в Маранелло выкатили новую машину Формулы-1, получившую со временем обозначение «312», Сертис обрушился на нее с кричи кой. «Мне много раз говорили, что это будет совершенно новая машина с абсолютно новым 3-литровым двигателем. Между тем этот так называемый «абсолютно новый» двигатель оказался обыкновенной переделкой. Эти горе-инженеры взяли 12-цилиндровый мотор от спортивной машины, сделали его чуть компактнее и слегка уменьшили ход поршня. На этом их деятельность и завершилась. Неудивительно, что этот двигатель был для машины Формулы-1 тяжеловат. Это не говоря уже о том, что вместо обещанных 320 лошадиных сил в нем было не более 290. Когда я сказал им, что предпочитаю водить машину V6 с шасси прошлого года выпуска, которая показала на испытательном автодроме в Модене лучший результат, чем модель 312, Драгони учинил мне скандал».