Было ясно, что Потемкин станет главнокомандующим этой военной кампании со стороны России. У него было достаточно власти для этого. Он являлся наместником и главнокомандующим военными силами в южных провинциях уже десять лет. Потемкин возводил города и создавал флот. Более того, он был председателем военного ведомства и хорошо знал о военных ресурсах армии, о расположении всех войск, а также обо всех административных и политических нюансах. Он стал главнокомандующим благодаря своим заслугам, и даже самый старый русский генерал, Петр Румянцев, согласился служить под его началом. Суворов, наиболее успешный русский военачальник того времени, также был под командованием Потемкина.
И Потемкин, и Суворов были людьми эксцентричными. В военном деле Суворов превосходил Потемкина. Князь был хорошим солдатом, но слишком осторожным, к тому же его часто отвлекали политические дела. Выдающийся государственный деятель и администратор, а также военный стратег, он не обладал способностью Суворова к быстрым, нередко основанным на интуиции, решениям, касавшимся военной деятельности. Они дополняли друг друга. Потемкин предоставлял Суворову план действий, войска и боеприпасы. Суворов обеспечивал Потемкину и России победы. Потемкин всегда настаивал на том, чтобы Суворова награждали за его достижения самыми высокими наградами. Например, Суворов получил орден Святого Андрея раньше других, более старших по званию генералов.
Турки начали войну с нападения на российскую крепость в Кинбурне, находившуюся на восточном берегу дельты Днепра, напротив Очакова. Две попытки высадиться в Кинбурне были отражены войсками Суворова, который во время боя предпочитал использовать холодную сталь. «Пуля – дура, штык – молодец!» – такова была его философия. Используя данную тактику, русские атаковали турок, когда те высаживались из лодок, и перебили почти всех еще в воде. Эта победа русских была омрачена ранением, которое Суворов получил во время боя, а также последовавшим вскоре штормом, застигшим русский флот, идущий из Севастополя: один большой корабль затонул, еще несколько оказались повреждены. Огорченный вредом, нанесенным его любимым кораблям, Потемкин заговорил об эвакуации из Крыма и о своем намерении отказаться от командования, ответ Екатерины был полон возмущения: «Вы нетерпеливы, как пятилетнее дитя, тогда как дела, вам порученные в эту минуту, требуют невозмутимого терпения, – писала она ему. – Вы принадлежите государству, вы принадлежите мне <…> Ни время, ни отдаленность и никто на свете не переменит мой образ мыслей к тебе и о тебе». К этому она добавила свое мнение (как оказалось впоследствии правильное), что буря нанесла урон и турецкому флоту. Потемкин извинился, ссылаясь на то, что потерял присутствие духа из-за своей восприимчивости, а также головной боли и геморроя.
Когда зимний лед покрыл Днепр, обе стороны приостановили военные действия, которые возобновились лишь в мае. К тому времени Потемкин выстроил против Очакова пятьдесят тысяч солдат. Но даже тогда он, казалось, не спешил. Полагая, что крепость в конечном счете падет, и опасаясь, что попытку активного штурма крепостного вала могут сопровождать серьезные потери, он намеренно сдерживал атаку и ждал добровольной сдачи. Сам он не был трусом: во время длительной осады он постоянно подвергал свою жизнь риску. Уверенный, что его защищает Бог, он мог появиться на огневом рубеже в парадном мундире, представляя собой идеальную мишень. Его уверенность в себе подкрепилась после того, как пушечный выстрел убил офицера, стоявшего прямо позади него. Своим солдатам он говорил: «Не нужно вставать передо мной! Старайтесь только не ложиться от турецких пуль». Суворов не соглашался с такой стратегией предосторожности, он верил во внезапный, решающий удар, невзирая на возможные потери. Когда Потемкин удержал его от штурма Очакова, сказав: «Полагайтесь на Божью помощь, я постараюсь взять ее подешевле», Суворов ответил: «Нельзя взять крепость, просто глядя на нее». Однако они по-прежнему восхищались друг другом. Когда Суворов был ранен, Потемкин написал: «Мой дорогой друг, вы один значите для меня больше, чем десять тысяч остальных». Суворов отвечал: «Долгой жизни князю Григорию Александровичу! Он – честный человек, он – хороший человек, он – великий человек, и я с радостью умру за него».
Осада продолжалась. У турок был довольно кровавый обычай: они обезглавливали русских пленных, насаживали головы на пики и выставляли их вдоль крепостного рва. Наконец в декабре 1788 года, когда наступила вторая зима осады и армия стала страдать от холода, Потемкин сдался. Пообещав своим солдатам, что отдаст им полную власть над городом, как только крепость будет взята, он организовал штурм силами шести колон из пяти тысяч солдат в каждой и начал бой в четыре часа утра 6 декабря. Штурм длился всего четыре часа и стал одной из самых кровопролитных битв в российской военной истории; согласно сведениям, в то утро погибло двадцать тысяч русских и тридцать тысяч турецких солдат. Однако со взятием Очакова путь к Днестру и Дунаю был открыт.
В следующем, 1789, году русская армия захватила территорию вдоль Днепра. Города-крепости Аккерман и Бендеры сдались без боя – только в Бендерах гарнизон насчитывал двадцать тысяч человек. В том же году Белград и Бухарест заняли австрийцы. Однако в феврале 1790 года друг и союзник Екатерины – император Иосиф II умер от туберкулеза. Иосиф был бездетным, и трон унаследовал его брат Леопольд, великий герцог Тосканский, который стал императором Леопольдом II. Он не был заинтересован в продолжении войны с Турцией. В июне 1790 года он заключил с султаном перемирие, а в августе – мир. Таким образом, Екатерина осталась вести войну в одиночестве. Несмотря на то что Австрия вышла из войны, российская армия достигла низовьев Дуная и брала один город за другим, пока не остановилась около Измаила – одной из самых неприступных крепостей в Европе. Массивные стены бастиона и крепостные рвы защищали тридцать пять тысяч солдат и 265 пушек. Крепость окружили тридцать тысяч русских солдат с шестью тысячами пушек. К концу ноября 1790 года прогресса так и не удалось добиться, и три русских генерала приказали готовиться к отступлению. Обеспокоенный грядущим отступлением Потемкин послал за Суворовым, предоставив ему свободу действий: начинать штурм или прекратить осаду в зависимости от того, какой вариант он сочтет лучшим. «Поспешите, мой дорогой друг, – писал он. – Моя единственная надежда на Бога и на вашу доблесть. Здесь слишком много генералов, одинаковых по званию, и в результате они похожи на парламент, который не может принять решение». Суворов прибыл 2 декабря, изменил расположение артиллерии, начал вести ожесточенный обстрел и сообщил Потемкину, что начнет штурм в течение пяти дней. Он предложил туркам сдаться, предупредив: «Если Измаил окажет сопротивление, то никого не пощадят». Турецкое командование не выполнило требование. Русские начали штурм на рассвете. Турки оборонялись на крепостных валах, у ворот, на каждой улице, у каждого дома. Внезапная атака русских привела их в ярость. Но к четырем часам дня Измаил пал.
В течение 1788–90 годов Россия сражалась в двух войнах – на севере и на юге. В июне 1788 года Густав III, король Швеции, попытался восстановить отданные Петру Великому в начале столетия земли, пока основная часть русских войск была сосредоточена на юге. Он хотел вновь захватить Финляндию и отвоевать у России балтийские провинции, в случае же поражения, он объявил, что последует примеру королевы Христины, которая за сто лет до этого отказалась от трона, перешла в католичество и уехала в Рим. 1 июля 1788 года Екатерина получила от него ультиматум, в котором были изложены не только требования вернуть утраченные Швецией балтийские территории. Король также настаивал на том, чтобы императрица согласилась с примирительным вмешательством Швеции в русско-турецкую войну и вернула туркам Крым и другие османские территории, завоеванные начиная с 1768 года. Финальным оскорблением этого провокационного документа стало упоминание «помощи», которую король оказал России, не напав на нее во время первой русско-турецкой войны и восстания Пугачева. В Стокгольме Густав хвастал, что вскоре он будет завтракать в Петергофе, а затем войдет в Санкт-Петербург, где разрушит памятник Петру и поставит на его место свою статую. Екатерина охарактеризовала этот ультиматум как «безумный документ», который она получила от «сэра Джона Фальстафа». Потемкину она описывала его как короля, одетого в «латы, кирасу, брассары и квиссары и шишак с преужасными перьями<…> Чем я прогневила Бога, что он решил наказать меня столь ничтожным инструментом, как король Швеции?»
В июле 1789 года Густав вторгся в Финляндию и послал свой флот в Финский залив, его армия так и не смогла высадиться на берег, а морские операции были успешны лишь отчасти. В конце концов, война со Швецией так и не пришла к решающему завершению только потому, что Екатерина полностью сосредоточила свое внимание на войне с Турцией, а на Балтике лишь старалась поддерживать существующий порядок. Летом 1790 года Густав попросил о мире. Шведско-российский мир был заключен третьего августа, и все границы остались прежними, как до того момента, когда король представил свой «безумный документ». Екатерина вздохнула с облегчением. В своем письме Потемкину, который по-прежнему сражался с турками, она писала: «Велел Бог одну лапу высвободить из вязкого места [на Балтике]. <…> Теперь молю Бога, чтоб тебе помог сделать то же и с турками».
Вторая война с Турцией стала источником для колоритных историй, которые добавились к многочисленным легендам о Григории Потемкине. В одной из таких историй рассказывалось о подземном штабе, который он соорудил для себя, пока его армия осаждала Очаков. В штабе был огромный подземный зал отделанный мрамором, с рядами колонн из лазурита, огромными люстрами, мириадами свечей, большими зеркалами и целым взводом лакеев в напудренных париках и шитых золотом ливреях, которые прислуживали господину. В другой невероятной истории сообщалось о том, что Потемкин якобы содержал целый театр и симфонический оркестр из сотни музыкантов для вдохновения и развлечения. Были также и экстравагантные упоминания о любовных приключениях Потемкина, которые имели место быть во время осады Очакова. Говорили, что он содержал гарем из прекрасных женщин, в который входила княгиня Екатерина Долгорукая, чей муж служил под его командованием, и прекрасная Прасковья Потемкина, жена его родственника Павла Потемкина.
Однако самым ярким феноменом Очакова был сам Потемкин. Принц де Линь, австрийский фельдмаршал, который присоединился к Екатерине и Потемкину во время их крымского путешествия, находился в русском штабе и уговаривал Потемкина начать штурм крепости, чтобы отвлечь польские войска, сражавшиеся с австрийцами на Балканах. Несмотря на постоянный отказ Потемкина начинать штурм, Линь находился под сильным впечатлением от этого человека. Своему другу де Сегюру, находившемуся в Санкт-Петербурге, он писал:
«Я могу здесь лицезреть верховного главнокомандующего, который кажется праздным, но все время чем-то занят; у которого нет иного стола, чем его колено, иного гребня, чем его пальцы; который при любом удобном случае ложится на кушетку, но не спит ни днем, ни ночью. Пушечные залпы, которые не могут достигнуть его самого, тревожат его, поскольку стоят жизни его солдатам. Он дрожит за других, но сам храбр. Скучающий среди развлечений, он кажется пресыщенным, брезгливым, мрачным и непостоянным. Он глубокий философ, талантливый министр, великий политик; не мстителен, готов просить прощение за причиненную обиду, легко устраняет несправедливость, считает, что любит Бога, но на самом деле боящийся дьявола. Одной рукой он машет женщинам, которые ему приятны, а другой осеняет себя крестом; он получает бесчисленные подарки от своей государыни и тут же раздает их другим; предпочитает быть щедрым в своих дарах, всегда готов расплатиться; невероятно богат и не стоит ни гроша; легко добивается расположения и способен настроить против себя любого; обсуждает святость со своими генералами и военную тактику с епископами; никогда не читает, но добывает сведения у всех, с кем ему приходиться общаться; необычайно учтив и невероятно дикий; самый привлекательный или невероятно отталкивающий в своих манерах; скрывающийся за маской грубости, самый доброжелательный человек в душе, как ребенок, ждущий получить все, или как великий муж, знающий, как обойтись без всего; грызет ногти, или яблоки, или репу; насмехается или смеется; уделяет время шалостям или молитвам; собирает двадцать своих адъютантов и ни одному из них ничего не говорит; не боится холода, но не мыслит своей жизни без мехов; расхаживает в рубахе без штанов или в богатых мундирах; босой или в тапочках; согнувшийся в три погибели, когда его никто не видит, и высокий, прямой, гордый, красивый, благородный и царственный, когда он предстает перед армией, как Агамемнон посреди греческих монархов. Так в чем же заключается его очарование? Гений, природные способности, великолепная память, естественное притворство, умение завоевать любое сердце, щедрость, любезность и справедливость в раздаваемых наградах, а также непревзойденное знание человеческой природу».
Еще одна интересная история о русско-турецкой войне – на этот раз правдивая – связана с фигурой, не имевшей прямого отношения к императрице Екатерине или Григорию Потемкину. Речь идет о Джоне Поле Джонсе, прославившемся в Америке как основатель военно-морского флота США.
Джонс начал свою карьеру с низов и умер в одиночестве, всеми отвергнутый и снова ставший никем. Но за свою жизнь он добился славы, о которой так мечтал. При рождении он получил имя Джон Пол – «Джонс» добавилось позже. Он был сыном бедного безвестного садовника, проживавшего на берегу Солуэй-Ферт в Шотландии. В тринадцать лет он отправился в море в качестве юнги на торговом судне, направлявшемся на Барбадос и в Виргинию. В 1766 году, в девятнадцать, он завербовался на африканское судно, перевозившее рабов, в должности третьего помощника капитана и занимался торговлей рабами в течение четырех лет. В двадцать три он стал капитаном торгового судна, проявив себя непревзойденным мореходом. Однако команда быстро устала от его вспыльчивого нрава. Он был миниатюрным и худощавым, ростом всего пять футов и пять дюймов, со светло-карими глазами, острым носом, высокими скулами и мощным подбородком. Одевался Джон Пол опрятно и своим внешним обликом напоминал скорее военного офицера, чем капитана торгового судна, и всегда носил шпагу. Он воспользовался ею в Вест-Индии, чтобы заколоть главаря бунтовщиков из числа своей команды. Не зная, похвалят его за подавление мятежа или осудят за убийство, он сменил имя с Джона Пола на Джона Джонса и отплыл на первом же корабле, выходившем из порта.
Летом 1775 года Джонс прибыл в Филадельфию и попытался завербоваться на только что зарождавшийся флот бунтующей американской колонии; он стал первым старшим лейтенантом, принятым на должность Континентальным конгрессом. Год спустя, после подписания «Декларации Независимости», Джонс отплыл в Европу, надеясь найти фрегат, который отдадут ему под командование. Французское правительство, взбудораженное новостью о том, что британский генерал Джон Бургон сдался при Саратоге, полностью признало независимость Америки, а Бенджамин Франклин, американский представитель в Париже, стал патроном Джонса. С помощью Франклина Джонс принял командование на французском вест-индском торговом судне, побывавшем во многих путешествиях. Джонс вооружил его тридцатью пушками и назвал «Простаком Ричардом» в честь знаменитой работы Франклина «Альманах простака Ричарда».
14 августа 1779 года Джонс отплыл в путешествие, которое сделало его знаменитым. У побережья Северного моря в Йоркшире он столкнулся с караваном из сорока четырех судов, нагруженных припасами и следующих из Балтики в сопровождении быстроходного, маневренного британского фрегата «Серапис» с пятьюдесятью пушками, которым командовал опытный капитан Его Величества. Джонс атаковал его. Битва началась в 18.30 и продолжалась четыре часа под полной луной. Два корабля, прижатые рея к рее американскими кошками, палили друг в друга. Посреди сражения британский капитан крикнул со своей палубы Джонсу: «Ваш корабль уже спустил флаг?» Он имел в виду сигнал о капитуляции. Кто-то услышал, а возможно, писатель, сидевший на палубе, впоследствии представил себе, что Джонс крикнул в ответ: «Я еще не начинал бой!» Битва продолжалась до тех пор, пока «Простак Ричард» не утопил «Серапис» в огне. Британский капитан был ранен. Джонс перевел раненого капитана и остальную команду на захваченный корабль, прекратил огонь и вернулся во Францию. В Париже его приняли как героя. В Версале Людовик XVI сделал его кавалером ордена святого Людовика и вручил шпагу с золотым эфесом. Его боевые победы и умение держать себя привлекали внимание женщин, у него было несколько романов, в результате одного из которых родился внебрачный сын.
Джонс никогда не отказывался от мечты стать американским адмиралом, но ни один из военно-морских офицеров не получал такого звания до Гражданской войны в Америке. Джонс вернулся в Париж, и в декабре 1787 года Томас Джефферсон, который сменил Франклина в качестве посла США во Франции, сообщил ему, что русский посол в Париже хотел бы узнать, не интересует ли Джонса пост в верховном командовании русского флота и служба на черноморском флоте в качестве адмирала. Джонс ухватился за это предложение: он не мог стать американским адмиралом, но у него появилась возможность стать адмиралом русского флота.
Новый адмирал приехал в Санкт-Петербург 4 мая, и Екатерина написала Гримму: «Пол Джонс только что прибыл к нам и поступил в мое распоряжение. Я видела его сегодня. Думаю, он замечательно подходит нашим целям». Джонс также был полон оптимизма: «Я был совершенно покорен императрицей и отдался в ее руки без каких-либо условий, позволявших мне извлечь какую-либо выгоду. Я попросил императрицу лишь об одном одолжении: она никогда не станет осуждать меня, предварительно не выслушав». Джонс отправился на юг и встретился с Потемкиным в Екатеринославе. Решив, что его сделают верховным главнокомандующим Черноморского флота, он проследовал через Херсон в сторону Днепровского лимана. Там, к своему ужасу, он оказался в обществе еще трех контр-адмиралов, включая принца Нассау-Зигена, и ни один из них не желал уступать в своей значимости Джонсу. Потемкин предпочел не вмешиваться.
Театром военных действий стал Днепровский лиман – тридцать миль в длину, всего восемь миль в ширину и восемнадцать миль в глубину. Большим кораблям, чье перемещение зависело от ветра, было сложно маневрировать, не сталкиваясь друг с другом. Джонсу поручили командование эскадрой из больших кораблей, в которую входил один линейных корабль и восемь фрегатов. Если его враги, турки, решились бы вступить в эти узкие, тесные воды, они смогли бы провести туда восемнадцать кораблей и сорок фрегатов, а также большое число гребных галер, которыми управляли прикованные к своим лавкам цепями рабы. У русских также имелась флотилия из двадцати пяти весельных мелкосидящих галер, однако их командир, принц Нассау-Зиген, был независим от Джонса и подчинялся непосредственно Потемкину. Битва с турками 5 июня была не завершена, после нее русское командование спорило о тактике, а также обсуждало заслуги тех, кому удалось вытеснить турок с данного участка. Потемкин встал на сторону Нассау-Зигена. «Я одного вас считаю победителем», – писал он. Екатерине Потемкин написал: «Нассау – настоящий герой, победа принадлежит лишь ему». Бой возобновился через десять дней, и Джонс испытал серьезные сложности, но не с турками, а с русскими. Он не говорил по-русски, а между его кораблями не существовало единой сигнальной системы оповещения; адмиралу приходилось самому перемещаться между ними на лодке и отдавать капитанам приказы, но даже их необходимо было передавать через переводчика. Тем не менее он выиграл: турецкий флагманский корабль сел на мель и был уничтожен. Нассау-Зиген присвоил эту заслугу себе. «Мы одержали полную победу, – писал он своей жене. – Это сделала моя флотилия. Я властелин лимана. Бедный Пол Джонс! В этот великий день ему не нашлось места!» Джонс всю свою жизнь стремился к признанию. Он написал Потемкину: «Надеюсь, меня больше не будут унижать, и в скором времени я получу положение, которое мне обещали, когда я принял предложение вступить во флот Ее Императорского Величества». Вместо этого Потемкин освободил Джонса от командования, объяснив императрице, что «никто не желает служить под его началом». К концу октября Джонс вернулся в Санкт-Петербург, где был принят Екатериной, которая велела ему подождать назначения на Балтийский флот.
Он прождал всю зиму, коротая дни в обществе своего друга – французского посла Филиппа де Сегюра. В первую неделю апреля 1789 года столица была потрясена сообщением о том, что контр-адмирал Джонс попытался изнасиловать десятилетнюю девочку, дочь немецкой иммигрантки, которая владела молочной фермой. В полицию сообщили, что девочка разносила масло, а слуга Джонса сказал, что его хозяин хочет купить у нее немного товара, и отвел ее в квартиру Джонса. Там, по словам девочки, она нашла своего покупателя, которого никогда прежде не видела, одетого в белую форму с золотой звездой на красной ленте. Он купил у нее немного масла, а затем запер дверь, схватил, оттащил в спальню и набросился на нее. Позже девочка убежала домой, где рассказала все матери, а та отправилась в полицию. Сегюр вступился за друга, а некоторое время спустя описал этот случай в своих мемуарах, продолжая оправдывать Джонса. Он сказал, что юная девушка спросила у Джонса, не желает ли он, чтобы она заправила ему постель. Он отказался. «Тогда она стала показывать неприличные жесты, – Сегюр цитировал слова Джонса: – Я посоветовал ей не вступать на путь разврата, дал денег и отослал прочь». Как только она вышла из дома, девочка разорвала платье, закричала: «Насилуют!» и бросилась к матери, которая неожиданно оказалась неподалеку.
Две недели спустя Джонс написал Потемкину обо всем, что ему удалось узнать – мать девочки призналась, что какой-то господин с орденами дал ей денег и велел рассказать эту историю про американца. Она также сообщила, что ее дочери – двенадцать, а не десять лет, и что ее соблазнил слуга Джонса за три месяца до того, как она посетила адмирала. Позднее Джонс говорил, что сразу же после предполагаемого изнасилования, вместо того чтобы сидеть дома, девочка продолжила разносить масло. «Обвинения против меня были всего лишь низким подлогом, – продолжал свое письмо Потемкину Джонс. – Стоит ли мне говорить, что в России распутная женщина, которая оставила мужа, выкрала ребенка, живет в доме, пользующемся дурной репутацией и ведет развратную, разнузданную жизнь, вызывает достаточно доверия, чтобы принимались во внимание ее ничем не подтвержденные жалобы против заслуженного старшего офицера, имеющего прекрасную репутацию, заслуги и награды Америки, Франции и Российской империи? Признаюсь, я люблю женщин и удовольствия, которые дарит нам этот пол, но брать их силой кажется мне ужасным. Я не могу полностью удовлетворить свою страсть без взаимного согласия, даю вам слово солдата и честного человека, что если девочка, о которой идет речь, не побывала ни в чьих больше руках, кроме как в моих, то она все еще невинна».