Питер был одного роста с Полуликим, но гораздо массивнее и крепче, так что он взялся за штаны эр-лана с большими сомнениями. Но едва попытался их натянуть, как ткань словно бы раздалась под его руками, и штаны сели так, словно шились для него. То же самое произошло с остальной одеждой – Питер только покрутил головой, пораженный этим новым чудом.

Оторванный рукав он вначале хотел спрятать – на память – и тут его осенило. Замок реагирует на генотип Полуликого, кровь, конечно, давно засохла, но попытка не пытка.

И точно – едва он поднес тряпку к двери, зеленый огонек радостно вспыхнул, и серая пластина бесшумно скользнула в сторону. Питер аккуратно спрятал свою «отмычку» во внутренний карман куртки, набил оставшиеся карманы пищевыми капсулами и осторожно вышел на галерею.

Низкое вечернее солнце, пробивавшееся сквозь стеклянные «лепестки» купола, плеснуло ему в глаза, и Питер тут же почувствовал невероятное облегчение. Привыкший к простору и зелени полей и лесов, он сам не осознавал, насколько тяжелым оказалось заточение в унылой серой комнате.

Он двинулся вниз, стараясь не слишком глазеть по сторонам, чтобы сойти за местного жителя. Люди проходили мимо, поднимались или спускались, болтали или шли молча. Обыкновенные люди, почти такие же, как у них в деревне – ну разве что почище и поухоженней… вот только Питер не мог понять ни слова из того, о чем они говорили!

Напрочь забыл про лингвокодер, который дала ему Инза еще в первый день – смахивающий на мелкий камушек прибор так и остался в кармане старых штанов. Пришлось вернуться и совершить побег вторично – осматривая комнату на предмет еще каких-нибудь забытых вещей, Питер с досадой думал, что такое могло случиться только с ним. Мама, когда злилась, порой говорила, что он такой же растяпа, как и отец – и, похоже, была недалека от истины.

Все еще укоряя себя за дурацкую оплошность, он наконец спустился по пандусу на площадь. Солнце уже ушло, и она погрузилась бы в полумрак, если бы не парящие в воздухе полупрозрачные шары, заливающие мягким светом песочного цвета плитки и оазис зелени в центре площади. Вокруг него прогуливались несколько парочек, еще человек двадцать стояли в центре площади в уже знакомых позах – высматривая что-то в небе. Плеск воды в водопаде сливался с ровным шумом голосов.

Питер робко присоединился к центральной группе и подумал, что на самом деле смотреть вверх для того, чтобы мысленно призвать флаер наверняка не нужно, люди делают это просто машинально. Но на всякий случай тоже задрал голову и уставился туда, где гигантские стеклянные «лепестки» почти смыкались, оставляя лишь небольшое пространство для спуска флаеров. За ними виднелось темно-голубое небо, с легкими облачками, напоминающими серое овечье руно – их брюшки розовели в закатных лучах.

Питер впервые осознал, что сейчас вечер, еще немного – и станет темно, для флаера это наверняка не проблема, и все же днем, пожалуй, было бы надежнее… но при одной мысли о возвращении в опостылевшую комнатку внутри все перевернулось. Нет уж, он решил выбраться отсюда и лететь к Башне – значит, надо лететь к Башне во что бы то ни стало!

Он снова уставился вверх и, сосредоточившись на образе Башни, произнес про себя: «Ко мне! Спустись ко мне!». Какая-то стандартная команда наверняка существовала, но Питер ее не знал. И призывы его оставались без ответа. Флаеры спускались один за другим, люди садились в них, поодиночке или группами, и грациозные машины стремительно взмывали вверх, исчезая в быстро темнеющем отверстии купола. Шары над площадью светили все ярче по мере того, как сгущались сумерки. То и дело подходили новые желающие улететь, а Питер все стоял на месте и не мог ничего добиться.

Он терпеливо перепробовал несколько разных фраз, даже бормотал под нос название места, куда хочет отправиться. Но ни одна из чудесных машин, принцип движения которых он так и не понял, не опустилась рядом с ним, и Башня оставалась недосягаемой.

Тут Питер начал злиться. Он твердо решил не возвращаться, что бы ни случилось, и все больше поглядывал на высокую, стреловидную арку – выход с площади. Многие отправлялись туда пешком, то ли погулять, то ли по каким-то другим причинам. В любом случае альтернативный путь существовал. Но уходить из здания-«цветка», с площади, которую Питер уже считал «своей», было страшновато. Если с ним что-то случится, кто тогда поможет Полуликому?

Кто ему поможет достичь той, неведомой цели?

Питер впервые осознал, что уже согласен даже на это – стать пешкой в планах бессовестного Фэлри – только бы снова увидеть прекрасное лицо, вдохнуть нежный аромат, ощутить прикосновение руки, обвивавшей его талию в момент полета.

Мысль об этом словно подтолкнула Питера. Пешком, конечно, идти нереально – особенно через Трущобы – может, попросить кого-нибудь вызвать для него флаер? Вот только на площади многовато людей, странная просьба привлечет лишнее внимание.

Как он объяснит, почему сам не может вызвать флаер, Питер понятия не имел, но решил действовать по обстоятельствам. Если у тебя нет никакого плана, никто его и не нарушит, не без самонадеянности подумал он и зашагал в сторону слабо подсвеченной арки.

Ну и конечно – о чем тут говорить! – любопытство пересиливало страх и осмотрительность. Питеру хотелось хоть одним глазком взглянуть на Оморон. Деревенские, конечно, не поверят его рассказам, а вот маме они должны понравиться – это же в сто раз невероятней, чем поход к любому, даже самому труднодоступному Хранилищу!

Вблизи арка выглядела еще грандиознее, чем издали – шириной в десяток телег и высотой в три дома, поставленных один на другой. Питер невольно подумал о том, что строят в Омороне с размахом, ничего удивительного, что места не хватает. Тем более никакой толкотни не наблюдалось – люди входили и выходили в основном по одному или парами, большинство пользовалось флаерами.

Питер украдкой разглядывал сегов и понял, что в новой одежде вполне может смешаться с толпой. Даже белые пряди спереди надо лбом смотрелись просто данью моды – у многих волосы были куда более диких расцветок. Седеть Питер почему-то начал очень рано – лет в восемнадцать. Это почти уничтожило его и без того низкую самооценку, хотя отец, мама и даже дед наперебой убеждали, что белые пряди в темных волосах смотрятся очень красиво.

А Фэлри, похоже, даже внимания на это не обратил, что обрадовало его до безумия.