— О, герр лейтенант, так это вы?

— Да, — ответил я, — я имел честь сбить вас сегодня утром. Но поверьте, дорогой майор, мне в тысячу раз приятнее видеть вас живым и здоровым. Приношу свои извинения. Но надеюсь, вы меня поймёте, ведь война — жестокая штука.

— Ах, дорогой tenente, не упрекайте себя, я вас умоляю. Вы только выполняли свой долг и можете успокоить себя тем, что когда-нибудь станете рассказывать внукам, что именно вы покончили с военной карьерой майора ди Каррачоло... — он улыбнулся, — или, вернее, мне следует говорить — временно прервали карьеру майора ди Каррачоло, до тех пор, пока он не сбежал из тюрьмы и не вернулся сражаться за свою страну.

— Нет необходимости заключать вас в тюрьму, майор, если вы дадите мне слово не убегать. Как мне известно, вам сейчас за сорок, так что вас вполне могут репатриировать, если дадите слово больше не сражаться.

— Я никогда этого не пообещаю. В обычной войне это, может быть, и допустимо, но для патриота, сражающегося за полное освобождение своего народа, священный долг — бежать и снова драться до последнего вздоха.

— Что ж, ладно. Но, по крайней мере, сегодня вечером вы должны быть почётным гостем в нашей офицерской столовой. Я и мои однополчане настаиваем. Вы ведь можете пообещать мне не сбежать хотя бы на эти несколько часов?

Он широко улыбнулся в ответ.

— Можете считать, что я дал слово и буду рад воспользоваться вашим гостеприимством. Я всегда считал, что воюю против австрийской монархии, а не против австрийцев, которых уважаю, как умных и талантливых людей, таких же, как и мы.

— Отлично, но, с вашего позволения, скажите мне одну вещь, майор. Как именно мне удалось вас подстрелить? Солнце било мне в глаза, и я почти не мог прицелиться, да и сделал только несколько выстрелов. Вы держали нас на прицеле и вряд ли промахнулись бы, но в последний момент отвернули в сторону. Что случилось? Я спрашиваю, как авиатор авиатора.

— Это военная фортуна, мой дорогой... эээ?

— Прохазка. Отто Прохазка. Лейтенант императорского и королевского флота.

— Ах да, Прохазка. В общем, атакуя вас, я знал, что вы не можете целиться в меня из-за солнца, кроме того, от вашего пулемёта Шварцлозе пользы — как от садовой лейки. Но бывает, что и случайные выстрелы находят цель. Одна из ваших пуль повредила масляный насос, и горячее масло брызнуло мне в лицо. К тому времени как я протер глаза, я уже пролетал мимо вашего хвоста, и вы опять дали по мне очередь. А потом я увидел, что из-под капота двигателя вырывается пламя, и совершенно потерял к вам интерес, думаю, вам понятно, почему. Ну, а конец этой истории, я полагаю, вы уже знаете?

— Да, офицер разведки из Оппачьяселлы мне про это рассказал. По общему мнению, вас можно поздравить с блестящим завершением полёта. Но, дорогой майор, я вдвойне счастлив встретиться с вами, ведь это меня вы сопровождали через границу несколько дней назад, когда у нас сломался двигатель.

Он удивился, потом громко рассмеялся и хлопнул меня по плечу.

— Так это были вы? Теперь я припоминаю ваш "Бранденбургер" — "Зоська", если память мне не изменяет? Значит, мы уже знакомы. Мой сержант хотел сбить вас, но я ему помешал. Потом он спрашивал меня: "Почему вы не дали мне сбить этих австрийских свиней, майор?" "Нет, — сказал я, — мы сохранили жизнь врагу, попавшему в беду, и это принесёт нам удачу. И кто знает? Может, когда-нибудь он сделает то же самое для нас". Что ж, вы и правда принесли мне удачу.

В этот вечер в нашей столовой состоялся праздничный ужин, какой только можно было устроить с нашим всё более скудным рационом. Может, еды и было маловато, зато местное вино лилось рекой. Нас развлекали цыганский оркестр, составленный из венгерского наземного персонала, и Поточник, замечательно игравший Шуберта на стоявшем в столовой пианино.

Присутствовал даже гауптман Краличек, выглядевший несчастным, как сова, которую вытащили на дневной свет — Мейерхоферу, Поточнику и мне пришлось буквально тащить его под руки. Что же до майора Каррачоло, он сам по себе был для нас великолепным развлечением.

Он вполне сносно говорил по-немецки, а при необходимости я мог помочь ему на итальянском, так что вечер превратился в серию баек о его жизни в Африке. Казалось, когда он не открывал озёра, или его не терзали львицы, он в основном проводил время в объятьях эритрейских любовниц, которые подпиливали кончики зубов и жевали кат. А когда воспоминаний об Африке оказывалось недостаточно, он всегда мог обратиться к своей карьере скульптора, любовника, дуэлянта и автогонщика.

В конце концов, стало казаться, будто он прожил столько жизней, что хватило бы на целую кучу народа. Майор был эксцентричной личностью, позёром, это правда, но я обнаружил, что меня это совершенно не раздражает. Ему нравилось развлекать людей, что же касается правдивости его историй, у меня не было ни малейшего сомнения, что большая часть из них действительно произошла — или чуть не произошла.

Только Поточник сидел с недовольным видом. Позже я спросил его, в чём дело.