— И ты сам возглавишь Германию в этой твоей войне?
— Нет, не я. Ни Людендорф, ни кайзер Вильгельм, ни дом Гогенцоллернов. Нет, десять, двадцать, а может, и тридцать лет диктатор будет подниматься из немецкого народа, чтобы возглавить нас и привести к окончательной победе. Но вот что я скажу — думаю, это будет не немец из жирного, самодовольного, пивного сердца Германии, а кто-то из пограничных земель, вроде меня, оттуда, где знают, что, на самом деле значит быть немцем.
Возвращаясь тем вечером в свою палатку, я чувствовал себя подавленным. Весь мир сошёл с ума? Бомбардировки для запугивания, цвет женских сосков и кайзер из народа — всё это сейчас смахивало на военный психоз. У входа в свою палатку я увидел лейтенанта Суборича, вылезающего из штабной машины. У него была забинтована рука, но в остальном он выглядел вполне довольным собой. Я поздравил его с возвращением и спросил, как там Зверчковски. Суборич сыто и самодовольно ухмыльнулся.
— Ну, он в порядке. Его отправили в гражданскую больницу, в Триест. Я ходил в медпункт, повидаться с ним. Вот... — он порылся в бумажном пакете, — потом выкроил пару часов, прежде чем получил машину, чтобы вернуться сюда. Я заходил в музыкальный магазин и нашёл вот это. Она у них была последняя.
В сумерках блеснула чёрная пластинка. Я с замиранием сердца взглянул на этикетку. Это были Мицци Гюнтер и Губерт Маришка, поющие дуэтом "Спорт и только спорт" из оперетты "Наконец одни" Франца Легара.
Глава одиннадцатая
В последние недели сентября 1916 года существование эскадрильи 19Ф находилось под вопросом, но по поводу продолжения войны никаких вопросов не было. С 17 сентября на Карсо снова разгорелись бои, итальянцы почувствовали себя достаточно сильными, чтобы метр за метром продолжить своё кровавое продвижение к Триесту. Погода ненадолго прояснилась, поэтому оба исправных аэроплана эскадрильи 19Ф 25 сентября направлялись на очень важную фоторазведку.
Миссия заключалась в фотографировании леса у Градиски, где, как стало известно, прятали большое корабельное орудие, установленное на железнодорожной платформе. Эту пушку — как минимум, тридцатисантиметровую, по докладам разведки — доставили на прошлой неделе, и теперь она причиняла много бед нашим войскам на Карсо. В народе орудие прозвали "Waldschani" — "Лесной человек" на венском диалекте. Примерно каждые три минуты, днем и ночью, оно посылало снаряды, рвавшиеся на дорогах позади Фажти-Хриб, посреди колонн снабжения — людей и мулов, карабкающихся по красной грязи.
Оставалось неизвестным, как орудие наводят на цель, поговаривали, что с помощью тайных радиосообщений от шпионов, но теперь итальянцы поражали цели с удручающей частотой. Как правило, генералов это не слишком занимало — простые солдаты для того и предназначались, чтобы их разрывали в клочья полутонные снаряды, с воем вылетающие из темноты. Но накануне "Вальдшани" удалось положить снаряд рядом с фермой, служившей штабом Девятой пехотной дивизии, неподалёку от деревни Войчика.
Командир дивизии, эрцгерцог Йозеф, не пострадал, когда на него обрушилась крыша, только испугался и перепачкался сажей из дымохода. Но подобного оскорбления, более того, прямой угрозы безопасности и благополучию офицеров штаба, вынести было невозможно, в особенности, когда один из этих офицеров является членом императорского дома. Вышел приказ немедленно принять все возможные меры и положить конец разрушительной карьере "Вальдшани".
Следовало нанести мощный авиаудар, поскольку ни одна из австрийских пушек на фронте Карсо не обладала достаточной дальностью действия, чтобы поразить Градиску. Первым делом для этого требовалось точно определить место, откуда стреляло орудие, поскольку теперь мы потеряли высоты у гребня Карсо, а аэростат не мог подняться достаточно высоко, чтобы заглянуть через горный хребет.
Требовалась фоторазведка с аэроплана, но она была непростой задачей. Итальянцы наверняка ждут фотографов, и конечно, окружили место зенитными батареями и подготовили истребители. Лучше всего, если мы появимся неожиданно — в конце концов, даже "Ньюпоры" не могут кружить в воздухе целый день — и обеспечим прикрытие двухместнику, занятому фотографированием.
Нам сказали, что эта миссия имеет огромное значение, так что задействуют не один, а оба "Бранденбургера" — Поточника и мой. Кроме того, она станет дебютом первого австро-венгерского одноместного аэроплана-истребителя, "Ганза-Бранденбургер КД"— "Kampfdoppeldecker", или боевого биплана.
Решение об эскорте из истребителей приняли в Вене в последнюю минуту. Это стало возможным потому, что первые четыре "Бранденбургера КД" днём ранее доставили из Берлина на аэродром в Марбурге. Так что можно представить, как мы прыгали от предвкушения тем вечером 24 сентября, когда получили телефонный звонок и выбежали наружу, увидев появившиеся вдалеке над горами маленькие чёрные точки, заходящие на посадку на лётное поле Капровидзы.
В канцелярском бараке остался лишь Мейерхофер, чтобы поговорить по телефону с офицером по связи с ВВС.
— Но вы же обещали четыре аэроплана, — сказал он, — а теперь оберлейтенант Поточник докладывает, что видны только три.
— Да, — сказал офицер связи, — тут произошёл... ээ... несчастный случай при вылете из Марбурга, так что теперь будет только три аэроплана. Но для нашей завтрашней операции этого было более чем достаточно.
Мейерхофер положил телефонную трубку и выбежал, чтобы присоединиться к нам на поле, пока аэропланы выстраивались в линию для приземления. "Выстроиться в линию" — не особенно точное определение происходившего. Три аэроплана раскачивались и болтались в воздухе, как летящие пьяные комары.
Первым двум удалось, беспорядочно подпрыгивая, приземлиться на поле, но третий коснулся земли носом раньше, чем колёсами, замер на месте как строптивый мул, и, казалось, застыл на носу. Потом он сделал что-то вроде сальто вперёд и наконец оказался вверх тормашками, с разбитым пропеллером и сильно покореженными шасси.
Мы все побежали к месту крушения и обнаружили, что пилот жив, но тяжело контужен и висит вниз головой, пристёгнутый ремнями к креслу. Мы вытащили его и повезли в медпункт на ручной тележке, которую использовали для перевозки раненых. Потом мы отправились смотреть на аэропланы, пережившие это путешествие и стоящие теперь в убежищах от боры под камуфляжной сеткой. Некоторое время мы молча стояли, пристально глядя на них.