Да здравствует свобода!

Уго в бешенстве размахивал сегодняшними газетами. Он был возмущен заголовками, а также тем, что успел увидеть в новостных передачах по телевидению и услышать по радио, где выступали самые разные люди. На фоне подготовки к предстоящему визиту Фиделя Кастро ведущие СМИ страны принялись будоражить публику разговорами о последствиях, которые имел скандал на молочном заводе, откуда Уго вел свою последнюю программу “Алло, президент!”.

Предпринимателей, а также местных и зарубежных инвесторов встревожили не только тон и смысл сказанного Чавесом, но и явно агрессивный настрой президента по отношению к частному сектору. Венесуэльская биржа рухнула, национальная валюта обесценилась, а многие предприятия объявили, что приостановят программы капиталовложений, пока не прояснятся истинные намерения правительства. Частный сектор сплотился, чтобы экстренно проанализировать, насколько реальны угрозы Чавеса.

Уго сделал ряд заявлений, пытаясь успокоить инвесторов, но желаемых результатов не добился. Пресса продолжала комментировать вспышку президента в ответ на просьбу предпринимателя о повышении цен на соответствующую продукцию, а также то, что журналисты сочли выпадом против частной собственности в целом.

И вот теперь Чавес обрушил гнев на неизменно верного ему Анхеля Монтеса и самых близких своих соратников: – Что они себе позволяют? Эта Моника Паркер, эти журналисты и хозяева газет, телевидения и радио посмели замахнуться на демократию! То, что мы здесь, у нас в стране, сейчас имеем, называется не свободой прессы, а распущенностью прессы! То, как они с нами поступают, нельзя назвать критикой! Пресса устроила над нами суд Линча! Они обругивают нас за все! Но я с этим так или иначе разберусь. Я поступлю, как и положено поступать в подобных обстоятельствах. Со мной у них такое не пройдет!

Сразу после выборов Конституционной ассамблеи многие СМИ – и особенно программа Моники Паркер – стали вставлять президенту палки в колеса. Это были уже не прежние ловкие льстецы, которые вымаливали у Чавеса интервью и мечтали, чтобы он обнял их перед камерами, теперь они скорее напоминали камешки в ботинках революции. Резкой критике подвергались роспуск Конгресса и учреждение единственной Ассамблеи, подконтрольной президенту и готовой одобрить любые предлагаемые им законы. С телеэкрана его каждодневно высмеивали юмористы, мало того, в своих пародиях они заставляли Уго произносить исключительные глупости. Могущественные хозяева телестудий изобретали всякого рода уловки, лишь бы обойти распоряжение, предписывавшее “включиться в национальный канал” и отодвинуть свои обычные передачи, чтобы в обязательном порядке транслировать “Алло, президент!” или какое-нибудь политическое мероприятие, где выступает с речью глава государства. Постоянными темами стали разоблачения коррупции и репортажи о непонятно откуда взявшихся и нагло выставляемых напоказ богатствах государственных чиновников, близких к президенту и его семье. Журналисты не боялись затрагивать даже отношения Уго Чавеса с Фиделем Кастро!

Во дворце, сидя в своем кабинете, президент попросил, чтобы ему показали запись последних передач “этой Паркер” и других, где его подвергали критике… К удивлению Анхеля Монтеса, Чавес вдруг принялся выкрикивать угрозы в адрес прессы в целом и некоторых журналистов в частности, начиная с Моники. Уго приказал поставить на прослушку телефоны владельцев и директоров главных СМИ, а также поприжать их налогами… Он пообещал закрыть газеты и телеканалы, если там “не прекратится контрреволюционная кампания”.

– Я не такой кретин, как Альенде! Со мной они не сделают того, что сделали с ним! – орал он.

И тогда Монтес не без опаски, но и не кружа вокруг да около, спросил Уго, не намерен ли тот ввести цензуру в прессе. Этот вопрос окончательно вывел президента из себя. Однако Монтес все так же вежливо и почтительно напомнил: Конституция, “ваша Конституция, президент”, провозглашает свободу слова, иначе говоря, есть меры, на которые Чавес не может пойти, не нарушив основной закон страны.

Но Уго ничего не желал слушать:

– Воля народа – вот моя единственная Конституция. И если нынешняя Конституция мне не подходит, я заменю ее на другую.

– Ты не можешь вот так просто взять да отменить Конституцию, Уго, – упрямо гнул свое Монтес.

– Не могу, говоришь? Вы еще увидете, на что я способен! – заявил Чавес и добавил, что сейчас Монтесу лучше оставить его одного.

И никто больше не рискнул произнести ни слова.

Вскоре секретарша сообщила президенту, что поступил звонок от знаменитой американской журналистки. И Чавес, еще не успев как следует остыть, согласился уделить ей несколько минут и побеседовать о развернутой в стране контрреволюционной кампании, цель которой – дискредитация его правительства.

– Что конкретно вы имеете в виду? – спросила журналистка.

Весь их разговор записывался, чтобы потом попасть в выпуск новостей, который будет передаваться на многие страны. – Речь идет не столько о кампании, направленной лично против меня, – ответил президент очень серьезно, но самым дружелюбным тоном, – сколько о пертурбациях, естественных во время процессов, подобных нашему, процессу глубоких перемен… Поползли разного рода слухи, возникают сомнения, запускается противоречивая информация, и на нас в такой ситуации ложится особая ответственность – мы должны поддерживать связь со всем миром и объяснять: терпение, спокойствие, мы у себя в Венесуэле перестраиваем страну, руководствуясь исключительно демократическими принципами, цели у нас тоже исключительно мирные.