Я была в Вене, когда меня настигло письмо Рильке. Я вовсе не графолог, но когда держала в руке еще запечатанный конверт, то сразу воскликнула: «Что-то случилось. У Serafico какая-то огромная удача, я смотрю на адрес и чувствую огромное счастье…» Мой муж, стоявший рядом, рассмеялся: «Так вскрой же конверт и тогда всё увидишь…» И я распечатала письмо:

«Замок Мюзот, вечер 11 февраля.

Наконец-то,

княгиня,

наконец-то благословенный, о сколь благословенный день, когда могу сообщить Вам о завершении – так я сейчас думаю —

Элегий:

десяти!

От этой последней большой (выросшей из того, когда-то в Дуино начатого зачина: «Чтобы однажды, на исходе скорби познанья,/ осиянность и славу воспеть ангелов, столь благодатных…»), от этой последней, о которой я уже тогда думал, что она будет завершающей, – у меня всё еще дрожит рука! Итак, в субботу, одиннадцатого, в шесть часов вечера они были готовы! —

Все произошло в несколько дней, то была неописуемая буря, ураган, в духе (как тогда в Дуино), всё, что во мне есть жилы и ткань – трещало, о еде не могло быть и речи, Бог знает, кто меня питал.

Но теперь это есть. Есть. Существует.

Итак, я выстоял, выстоял, несмотря ни на что. И случилось именно то, что нужно. Именно оно.

Одну я посвятил Касснеру. Но целое – Ваше. Иначе, княгиня, и не могло быть! Называться они будут:

Дуинские элегии

В книге, я думаю, будет стоять не посвящение (ибо не могу же я вручить Вам то, что принадлежит Вам изначально), но:

“Собственность княгини…………………….”»

И добавил: «Не сочтите за уловку моей лени то, чем я объясняю, почему не переписал для Вас сразу все эти новые элегии и не отправил: я бы ревновал их к Вашему чтению. У меня такое чувство, будто я сам, непременно, должен Вам их первым прочесть. Когда? – Будем надеяться, скоро».

Следующее письмо извещало меня о втором произведении, последовавшем за элегиями подобно тому, как когда-то рядом с первыми элегиями появилась «Жизнь Марии»: «Сонеты к Орфею», его лебединая песня…

Оба письма были для меня несказанной радостью. Я сгорала от нетерпения познакомиться с этими творениями, однако только в июне сумела приехать в Сьерру, куда за мной заехал Рильке, столь же исполненный нетерпения, сколь и я. Я увидела преображенного человека, сияющего, блаженного. Мне никогда не забыть того выражения его глаз.

Следующим утром, рано-рано, он прислал мне первые розы из своего сада, а потом повел меня в Мюзот.

Мои заметки, сделанные по возвращении, так рассказывают об этих днях: «Дни в Валлисе – в Мюзоте и в Сьерре – незабываемы! Райнер Мария Рильке прочел мне десять элегий и пятьдесят семь сонетов. «Дуинские элегии», «Сонеты к Орфею»! – В первой половине дня 7 июня я была в Мюзоте. Таинственные, узенькие, низенькие комнаты со старинной мебелью – повсюду цветы, множество цветов, и среди них – пятилепестковая, огненно-красная роза. У стены стоящий на коленях святой Франциск – несколько наивных офортов, валлийская печь… Потом мы поднялись в студию – помещение, полное книг и молитвенности. Рядом – узенькая спальня и маленькая домашняя часовня, над узкой готической дверью которой странная и таинственная свастика. Все здесь кажется созданным для поэта.