Роб говорил, что любит ее, не может без нее жить, каялся и вымаливал прощение, твердил, что он законченный мудак и сволочь, безголовый баран, скотина. Как он мог обидеть ее? Как мог такое сказать? Как он мог так вести себя?

– Подонок, – твердил он и плакал, вымаливая прощение.

А Вера, счастливая Вера тихо смеялась и гладила его по голове:

– Дурачок! Ты мой самый любимый дурачок! Я давно тебя простила, глупенький, потому что люблю. Все прошло, Робка. Все самое гадкое позади. Теперь у нас будет все хорошо, слышишь? Будет сплошное и вечное счастье! Мы помирились, бабушка меня простила – счастье! У нас есть дом, свой дом, Робка! А скоро, – Вера счастливо рассмеялась, – будет сынок.

– Почему сынок? – удивился он. – А если девочка?

Вера покачала головой и уверенно добавила:

– Сынок, Робка! Я это знаю, чувствую.

Крепко обнявшись, под утро уснули.

Погода стояла чудесная, больше никогда в ее жизни не было такого теплого, бездождливого и счастливого октября. Никогда.

В веронских любовников играли до самого декабря. Скучала Вера по мужу страшно. Он приезжал три раза в неделю, иногда и четыре на предпоследней электричке – Вере казалось, что она узнавала именно ее «голос», – очередная бессонная ночь, и рано утром, еще в зимней темноте, он уезжал. Только теперь к приезду мужа Вера готовилась тщательнее, как шпионка: отварную картошку заворачивала в три слоя газеты и прятала под подушку.

В один из его приездов Вера узнала, что сессию он завалил и стипендии у него нет, лишили. С того дня стала давать ему деньги: то рубль, то трешку, иногда могла выкроить и пятерку. Роберт смущался, но брал.

Дома Вера ходила в старом широком халате, крутилась перед зеркалом, и ей казалось, что живот не виден, халат все скрывает. К тому же бабушка подслеповатая. Нет, наверняка она не замечает. Уж Лара бы не смолчала, не в ее характере. Но время идет, и признаваться придется.

– Когда пойдешь сдаваться? – шутила Томка.

И это счастливую Веру мучило больше всего. «Какая же я трусиха, – думала она. – И в кого, интересно? Заячья душонка. Стыдно-то как». Но все тянула, тянула.

Под Новый год расклеилась – любимый праздник а она без мужа? Да и Роб точно отправится в веселую компанию, а уж последствия известны всем: напьется наверняка. А где это, там и все остальное. С беременностью Вера стала ревнива – гормоны. Да и не знала она толком ничего о его московской жизни – где и с кем он проводит время? Знала, что его легкомысленная мать в очередной раз вышла замуж и привела в дом мужчину, а это означало, что Роб там не к месту. А она живет в лесу, в город не ездит – тяжело, да и незачем. Он молодой, здоровый и симпатичный мужчина. Девок вокруг полно, кто откажется? Вера решила твердо: напросится с ним на праздник в Москву. Она, между прочим, законная жена, имеет право.

Стала вытаскивать вещи из шкафа, плюхнулась на кровать и разревелась: старье. Все немодное старье, как из бабушкиного сундука. Попробовала натянуть на себя что-что, ни во что не влезла, это понятно. Смогла застегнуть только одно платьице, серое, скромное, каждодневное. Но встала в профиль и ужаснулась – платье страшно обтянуло выпирающий живот, задралось спереди, сморщилось на спине, жало в плечах и рукавах. Словом, ужас.

Вера поняла, что ни в какую Москву она не поедет, – еще чего, позориться! Сомнения и страдания разрешила бабушка двадцать девятого декабря, за ужином.

– Ну что квасишься? О милом своем тоскуешь? Приводи, чего уж! Хватит в Штирлица играть.

Вера застыла у плиты:

– Ты… все знала?