1997 — 64/65 лет
В Чеховском «Вишневом саде» старый Фире вспоминает о вишне — сочной, сладкой, душистой, которую сушили и с успехом продавали. И «способ» знали. Раневская спрашивает Фирса: «А где теперь этот способ?». Фире отвечает: «Забыли. Никто не вспомнит». В современной постановке «Лейкома» Фире в исполнении Броневого произносит фразу, которой нет у Чехова: «Я и сам себя не помню». Отсебятина, но очень характерная. Память — штука дырявая. Вот и я не особенно помню, что было в 1997 году, а прошло всего-то 14 лет. Спасает дневник, где все было зафиксировано с излишней тщательностью. Сегодня, готовя дневник к печати, я опускаю многие подробности и детали и делаю некую выжимку из дневника. Экстракт. Оставляю только то, что может быть интересным читателю… (31 мая 2011).
Один из прогнозов на новый год: для РЫБ этот год благоприятный для индивидуального творчества, изучения новых идей, философии…
В другом прогнозе для Обезьян (1932 и прочие обезьяньи годы) год предстоит, в целом, гладкий, год умеренной удачи… С финансами — не очень радужно, но и не очень плохо…
Как получилось — узнаем в конце 1997 года. А новый год встречали вдвоем с шампанским, а старый провожали — с «Кванчкарой». Из телепрограмм порадовали — и в который раз! — «В джазе только девушки», и страстное заклинание Джека Леммона в поезде: «Я — девушка! Я — девушка!». Во дворе всю ночь взрывали петарды, и гремели какие-то ракеты с фейерверком: народ развлекался.
2 янв. сел за машинку и делал апрельский календарь любовных и галантных дат для «Каприза». И два отличных фильма по ТВ: английский «Бартон Финк» режиссеров братьев Коен. В роли писателя Финка Джо Туртурро. И «Тело как улика» с Мадонной со сценами садо-мазо, что, очевидно, шокировало многих, привыкших к советским пуританским фильмам.
Как писал Мусоргский в одном из писем: «…купаюсь в сведениях, голова, как котел, знай, подкладывай в него…». Вот и я — активный собиратель сведений и фактов, информационный поглощатель и глотатель: все читаю, узнаю, собираю, записываю и преломляю полетом в своих текстах.
В «Вечерней Москве» запустил новую рубрику «Вблизи Парнаса и Голгофы» — это строки из Юрия Левитанского:
Рубрика посвящена литературным юбилеям. А параллельно начал печатать про 1932 год, возможно, потянет на целую книгу. И еще закрутил «Московский календарь Ю.Б. от Юрия Долгорукова до Юрия Лужкова» в «Вечернем клубе». Ну, и прочие работы: Радио, «Работница» и поехали дальше, отчего в один из дней лег в изнеможении на лежанку и глотал лекарства. Творчество — игра с огнем… Лев Новоженов во «Времечко» жаловался на жуткую суету и сказал, что мечтает побыть в тишине и что-то пописать. Н-да, это еще Мефистофель пел: «Люди гибнут за металл!..»
14-го ездил на Кузнецкий мост, в приемную ФСБ, где мне предоставили возможность познакомиться с «делом» отца. Все липа и абсурд, а в итоге сломленная жизнь семьи — отца, матери и отчасти моя… Из ФСБ вышел в глубокой задумчивости, поехал в «Каприз», отдал материал для апрельского номера, посмотрел на сигнал марта, а далее на «Эхо Москвы» — в «Гостиную Ксении Лариной» (обаятельная простушка с серыми глазами). Сначала в гостиной выступал депутат Владимир Лукин, потом я, минут 25. Все хорошо, но устал очень, на улице жуткая слякоть, троллейбусы встали, и пришлось мне от Сокола идти пешком. С высоты успеха в эфире да в уличную грязь…
«Любовь и судьба» в «Книжном обозрении» попала в рейтинг читаемых книг вместе с «Мастером и Маргаритой», «Бодался теленок с дубом» Солженицына, «Страшным судом» Виктора Ерофеева… Галя Мишта попросила у меня разрешение прокатать мои рассказы на P-1 на частной радиостанции «Новая волна»… На репетиции «Старой квартиры» поцапался с Челядиновым и Кемарской. Я сказал: «То, что вы делаете — это керогаз, сплошная бытовуха, я вам предлагаю серьезные вещи, а вы их не берете и пытаетесь угодить средненькому телезрителю».
17-го была съемка. В кадре о стилягах, приглашенные Анофриев и Белявский были откровенно скучны, ярок был только Илья Шатуновский, который ни за что не хотел покаяться за свой зубодробительный фельетон в «Правде» — «Плесень». ЧП с «Молодой гвардией»: оклеветанная молодогвардейка в романе, Лядская отказалась приехать на съемки, ибо до сих пор боится, хотя и получила реабилитацию… Инна Макарова попыталась спеть осанну Фадееву — заученные монологи артистки! — но Гриша Гурвич ее оборвал. Художник Борис Ефимов (96 лет!) отчаянно ругал Сталина, ну, и прочее. Кемарской подарил своего Рюрика и сделал такую надпись:
Никак не могу сбросить с себя зубные напасти (их не расшифровываю), снимал боль анальгином и эротическим фильмом Тинто Брасса «Паприка». Груди и попы в неимоверном количестве. И как жаль, что в молодые годы не было таких «паприк». Символ был другой: рабочий и колхозница, в экстазе державшие серп и молот.
Новая дневниковая неделя началась с изучения тома Бодлера. Мой опус о поэте с «несчастным сознанием» (так считал Гегель), написанный в 1976-м, оказался слабоватым и решил написать заново. Прочитал большой очерк Сартра о Бодлере — не понравился, написано скучно и неинтересно. Следовательно, моя задача, как это не смешно, написать лучше, чем Сартр, чтобы было читабельно. Не для высоколобых людей, а для нормальных.
В «Капризе» вышла моя лирическая импровизация на тему: каприз. Из «Нового русского слова» пришла моя публикация «Балаганчик Саши Черного». Венгерова в шоке: Лесневская перехватила у нее спонсоров и идею рассказов о любви, и, стало быть, и я с носом. В «Крон-пресс» выбивал деньги. Ованесович: как вы не получили? И сделал круглые глаза. Я в ответ тоже круглые: не получил. Тут же он дал распоряжение выплатить. И предложил мне написать роман «Кавказец» о клане бандитов (не он ли из этого клана?). Я, естественно, отказался.
23 января на микроавтобусах члены палаты по науке, здравоохранению и культуры поехали в Федоровский глазной центр. В автобусике ехал вместе с Черторицкой и Тимуром Салаховым (звезду героя соцтруда он носит постоянно), — они с восторгом говорили о Рюрике и о необходимости его переиздать в улучшенном виде. Салахов стал перебирать имена банкиров, у кого он может попросить денег на переиздание: Алекперов, Виноградов… Я снова весь в миражных огнях.
Всех приехавших «палатников» встретил хозяин — Святослав Николаевич Федоров. С удовольствием показывал свое хозяйство и даже продемонстрировал на экране, как проходят операции. Затем обед — все ресторанное. И снова нескончаемые разговоры о России. Они были, кстати, и до обеда в кабинете Федорова. Он говорил пламенно: «Мы — распадающаяся Золотая Орда… Наемный работник — замаскированный раб, задача которого увильнуть от работы… Русский человек — нерентабельный человек: он потребляет больше, чем производит». Федорову никто не возражал.
Разговор по телефону с вдовой поэта Александра Соболева (вообще-то он не Александр, а Исаак) — Татьяной Михайловной. Она жаловалась на судьбу своего покойного мужа, которого в большую литературу так и не пустили литературные генералы, а вся слава от «Бухенвальдского набата» (слова Соболева) досталась композитору Вано Мурадели, Соболеву не заплатили ни копейки. Человек-изгой…
Жертвы Бухенвальда, Майданека, Дахау и других лагерей смерти. А в СССР были свои лагеря и тоже жертвы, жертвы… А сколько их в литературе: и не только Мандельштам, Клюев, Клычков, Нарбут, Павел Васильев, Борис Корнилов и другие. А еще жертвы непризнания, конкурентных схваток, зависти, доносов и т. д. Когда-то я записал пронзительные строки из какого-то романа Айрис Мердок. Вот они:
«Мы все в аду. Жизнь — это мука, мука, которую осознаешь. И все наши маленькие уловки — это только дозы морфия, чтобы не кричать…