— Не то кажешь… Хай оккупант поганый ляже у землю. А нам жить треба, до перемоги дожить и до хаты звернуться, — урезонил его Хорунжий. Облокотившись о бруствер, он развязывал кисет.
Мирзо легонько хлопнул Ощана по спине, сказал:
— Слушай, что старшие говорят…
— Да я…
Но договорить фразу Ощан не успел, противник начал артподготовку.
— Всем в укрытие! Хорунжий — к пулемету, вести наблюдение, — приказал старший сержант.
Сам он тоже остался у пулемета. Снаряды пролетали над окопом и рвались в глубине ротного района обороны. Выступ на правом фланге роты, где находился окоп пулеметного расчета, фашисты, видно, не замечали. В воздухе появилась девятка наших «илов», эшелоном выше прошло звено истребителей, и вскоре впереди, в расположении врага, раздались ухающие взрывы — наши штурмовики ударили по огневым позициям врага. Артиллерийский огонь заметно ослаб, самолеты сделали свое дело.
Через минуту со стороны противника послышался рокот моторов. Мирзо привстал на сделанную в передней стенке окопа ступеньку, поднес к глазам бинокль, поводил окулярами вправо-влево и увидел фашистские танки. Бобаджанов насчитал двенадцать машин. За танками двигалась пехота.
— К бою! — скомандовал старший сержант.
Танки быстро приближались. Они уже были на уровне окопа пулеметчиков, слева от них. Еще немного — и немецкая пехота оказалась для расчета Бобаджанова открытой, не защищенной броней танков. Можно открывать огонь. Но Мирзо выжидал. На пути врага была неглубокая лощина, она хорошо просматривалась из окопа. Мирзо рассчитал: как только танки поднимутся на гребень, а автоматчики, отстав от машин на подъеме, задержатся, тут вот и ударить по ним из пулемета.
— Приготовиться!.. — скомандовал Бобаджанов.
До пехоты оставалось 300—350 метров. Трава в лощине была высокая, и гитлеровцы замедлили движение, стали отставать от танков.
«Все, пора», — подумал Мирзо и скомандовал:
— По фашистской пехоте — огонь!
— Тра-та-та-та-та! — заговорил «максим», посылая в лощину град свинца. Наводчик Хорунжий припал к оружию, словно слившись с ним. Справа, полуобернувшись к Василию, пристроился к пулемету 2-й номер Цыбулько. Он заправлял ленту, поддерживал ее руками, помогая двигаться к патроннику, который требовал новой и новой порции свинца. Чуть позади в окопе расположились остальные номера расчета — Юлдашев и Ощан. Каждый из них молча и сосредоточенно делал свое дело, обеспечивая стрельбу. Изредка то один, то другой приподнимался над окопом, вытягивал шею и смотрел туда, в лощину, куда бил пулемет. Фашистские автоматчики, попав под неожиданный фланговый огонь, заметались, ища спасения. Многие сразу же падали замертво. А Василий Хорунжий жал и жал на гашетку, сея смерть среди врагов.
Фашистские танки, перевалившие за гребень, были встречены огнем артиллерии. Запылала одна, вторая, третья машина.
— Так их! Так их! — радостно кричали пулеметчики.
Но радостное возбуждение длилось недолго: три фашистских танка, прорвавшись сквозь огонь наших орудий, двинулись к окопу пулеметчиков. Гитлеровские автоматчики, пропустив танки, поднялись и пошли за ними в атаку.
Мирзо глянул на своих подчиненных. Вроде бы не дрогнули. Хорунжий поправлял каску, подтягивая ремешки к жесткому, небритому подбородку. Лица Цыбулько из-за пулемета не было видно. Мирзо видел лишь полусогнутую широкую спину. Юлдашев и Ощан копошились у коробок с лентами.
— Приготовить гранаты! — приказал гвардии старший сержант и первым потянулся к вещевому мешку, лежавшему на дне окопа.