Чего только не было в этой конторе-квартире представителя немецкой торговой компании, резидента германской разведки в Тебризе Бруно Шмидта! Перламутровые пуговицы любых цветов и размеров, лезвия и кисточки для бритья, посуда и люстры, будильники и несессеры, керосинки и примусы, наборы ножей и вилок, мясорубки и прочая кухонная утварь. Образцы товаров красовались за стеклами высоких шкафов. Мы проходили из комнаты в комнату, бегло оглядывая содержимое шкафов и задирая головы на лепнину потолков. Последним на нашем пути был большой кабинет.
Полумрак, окна завешены тяжелыми гардинами, посреди кабинета на львиных лапах старинный письменный стол, тяжелое кожаное кресло с высокой спинкой из мореного дуба, увенчанное какими-то амурчиками. Ящики в столе и сейф, вделанный в стену, пустовали. В камине пепел, залитый водой, и недогоревшая бумага — банальные следы поспешного бегства. На стене в широкой раме — портрет Гитлера. И полки, полки с множеством экземпляров «Майн кампф»: эту библию нацизма фирма выдавала покупателям в награду за хорошую сделку. И еще выдавались портреты Гитлера, отпечатанные литографским способом на плотной бумаге. Нашлись здесь и пистолеты. Это были новенькие «вальтеры» — тоже товар. Каюсь, я взял. Заведомо решив, для кого.
Повсюду искал я фотографию хозяина этого заведения — уж очень хотелось увидеть, каков он, «представитель торговой компании». Снимков не было. Ни одного. Только на голубой стене в спальне торчали два маленьких крючка и темнели два квадрата.
В тот же день я передал в редакцию корреспонденцию «Лавочка закрылась». Ее опубликовали, дав другой заголовок — «В Тебризе». А зря! Вступление Красной Армии в Иран прикрыло «коммерческую деятельность» нацистских пропагандистов и шпионов. Таких, как Бруно Шмидт. Да и дельцов покрупнее было немало в этой стране. Они вынашивали далеко идущие планы. Готовили в Иране плацдарм для германской агрессии на Восток. В роли туристов изучали ирано-советскую границу. Тайно доставляли оружие...
Но я отвлекся. На Хиябан Пехлеви — главной улице Тебриза — встретил Павленко, вручил ему завернутый в газету «трофей» (теперь-то думаю, было в этом что-то мальчишеское) и рассказал о доме немца.
— Можно считать, вы повидали кусочек фашистской Германии. Так, так. Опередили, значит, всех нас, — с улыбкой сказал он.
Еще не раз я встречался в те дни с Петром Андреевичем. Казалось, каждую свою фразу, каждое суждение об Иране, о его людях, традициях и привычках он вынашивал давно. И это тоже объяснялось просто: Павленко был болышим знатоком Востока. И знал его не только по книгам. Он много ездил и многое видел. Он всегда поражал своих собеседников глубоким пониманием культуры и быта восточных народов. Иран, куда на короткое время забросила Петра Андреевича судьба военного корреспондента, стал для него и объектом очередного творческого исследования.
2
Пробыл я тогда в Иране восемь дней. И думать не думал, что будет еще одна встреча, которая останется в памяти до сегодняшнего дня.
...Город опустел поздно. Погасли огни, и все отошло ко сну. Бодрствовали лишь бездомные собаки.
Ночевать я отправился в дом, который мне указали в комендатуре. В темноте высмотрел себе свободное местечко на ковре среди спящих военных. Подложил под голову полевую сумку и тут же заснул. Но так же быстро проснулся: что-то довольно ощутимо коснулось моего лица. Это оказалась рука соседа, резко повернувшегося во сне с боку на бок. Осторожно я отвел руку от себя.
А утром мы пробудились одновременно — я и тот самый сосед справа. Мы лежали лицом к лицу, что называется «нос к носу». И носы наши, будучи истинно армянскими, легко достигали друг друга.
Встреча была неожиданной. Рачия Кочара последний раз я видел в Ереване, в 1939 году, на праздновании тысячелетия эпоса «Давид Сасунский». Кочар уже тогда был видным писателем — автором сатирической повести «Путешествие Огсена Васпура» и превосходных рассказов. Спокойный, рассудительный, неистощимый на шутку, интересный собеседник, не по годам мудрый, он как магнитом притягивал к себе людей. Я, правда, не часто встречался с ним и не вправе был называть себя его другом, хотя питал к нему искреннюю симпатию. А вот эта, сколь удивительная, столь и естественная встреча в далеком чужом городе, да еще в такой необычной ситуации, сблизила нас сразу. Спустя десятилетия отчетливо помню, как в то утро Рачия Кочар (оказывается, корреспондент газеты одного из наших соединений, вступивших в Иран) медленно, по-особому, «по-кочаровски», выговаривая слова, сказал:
— Доброе утро сегодня, Костя джан. Судьбе было угодно свести нас.
Я не сказал бы, что военная гимнастерка, пилотка и яловые сапоги, в которые были туго заправлены брюки, шли этому крупнотелому высокому человеку. Казалось, все ему было не по размеру, может быть только черная кобура, в которой свободно болтался наган.
Мы уже выходили на улицу, когда Кочар остановился на секунду и проговорил то, что промелькнуло и у меня:
— Все-таки не к лицу мужчинам в такие дни быть здесь, спокойно ходить по мирному городу...
Потом мы пошли на полевую почту, и Кочар отправил жене написанное накануне письмо. «Ереван, ул. Гнуни, 10...» — значилось на конверте. (Теперь в стене того здания — серая базальтовая плита с надписью: «Здесь, в этом доме, жил и работал известный армянский прозаик, публицист и общественный деятель Рачия Кочар».)
В то утро мы расстались с ним так, будто не позже чем в полдень должны встретиться. Но до конца войны мне не удалось повидаться с Кочаром. Вечером я уехал в Маранд и Маку. А через несколько дней из разных пунктов мы оба выехали из Ирана. Он воевал на Украине и на Дону. Долгие месяцы провел под Сталинградом. Испытал и горькие наши дни, и победную пору. На страницах газет и журналов я встречал его гневные, полные мужества и жизнелюбия статьи и очерки. С фронта он писал Аветику Исаакяну: «Смерть стоит на нашем пути, и рано или поздно нам не избежать ее. Конечно, не безразлично, сегодня или завтра. Но если смерть безвременно победит нас и много желаний останется неисполненными, то у нас есть утешение: судьба нашего народа решилась положительно и окончательно. Он будет жить. Он не может умереть. Эта мысль и эта вера делают нас твердыми в боях... Моя мечта — увидеть последний день войны и, вернувшись домой, вновь слушать Ваши мудрые беседы, видеть морщины Вашего лица, на котором, вероятно, оставили печальный след и эта война, и ее жертвы...»
Рачия Кочар увидел последний день войны. И еще многие послевоенные дни и годы. Он написал эпический роман «Дети большого дома» — значительное произведение о Великой Отечественной войне. Он — автор множества рассказов, в которых отразилось виденное и пережитое на фронте. Он создал повести, отмеченные тонким юмором и всегда присущей ему детальной реалистичностью. И, наконец, появился «Наапет» — книга о духовном возрождении армянского народа, история возвращения к жизни человека, испытавшего страшную трагедию, что разразилась в 1915 году, потерявшего жену и детей, видевшего, как умирали от рук турецких янычар тысячи и тысячи земляков. Наапет оставил после себя на склонах горы Арагац яблоневые сады, в которых потонуло некогда убогое село, приютившее его в тяжкие минуты жизни.