Там есть большая чугунная печь, пригодная также для готовки. Есть какая-то мебель. Стол, все еще уставленный эмалированными мисками. Кухонный шкаф с кастрюлями и сковородками. В кладовке полно провизии — жестянки с рисом и печеньем, мука, сахар, консервы, сухое и сгущенное молоко, сыр, банки фасоли, тунца и говядины, даже малиновый сироп. В шкафах сложены одеяла, постельное белье. Даже висит какая-то одежда. Кровати застелены.
Все подернуто патиной пыли. Первое впечатление такое, что в этом месте время остановилось. Бывшие хозяева давно покинули его. Но кто-то пришел потом. Расставил свои вещи, починил крышу и водяной насос; вскопал землю, чтобы разбить огород. Затем снова отправился в путь, но, неукоснительно следуя «кодексу путника», оставил продукты, утварь и одежду тем, кто придет сюда за ним следом.
Кто-то вроде нас.
Первым делом папа выкапывает яму под каштаном, растущим на опушке леса. Опускает сундук, забрасывает свежей землей. Адо в безопасности, под защитой могучего узловатого дерева.
Мама возжигает благовония, чтобы умилостивить старый дом. Потом поет ему и изгоняет отрицательную энергию. Потом мы выбираем себе новые имена. Над своим я думаю давно, мне не терпится так назвать себя.
Первый
Кто-то начертал его на полу мелками. Три стилизованные фигуры, детский рисунок. Мужчина, женщина, девочка. Солнце просачивается между стропилами крыши, озаряя пыльный полумрак. Я смотрю на эти нитеподобные существа, и одна вещь мне приходит в голову.
Я их знаю. Эта семья — мы.
Решаю ничего не говорить маме и папе. Не хочу омрачать их счастье. И подошвой стираю линии, проведенные мелком.
Мы растапливаем чугунную печь, и мама готовит на ужин горячий суп. Папа отыскал в кладовке бутылку красного вина, он говорит, что там есть еще. Мне тоже наливают на палец, разбавив колодезной водой. За столом я не произношу ни слова, но вино уносит меня далеко. Я все время думаю о рисунке. Неужели те люди — мы? Как такое возможно? Мне приходит в голову ответ: мы здесь уже были. Но когда? И почему забыли об этом?
Мама пообещала, что сошьет мне куклу, как только выдастся свободная минутка.
На следующий день происходит странная вещь. Я помогаю маме развешивать простыни позади дома, но вдруг она замирает. Подносит руку козырьком ко лбу, прикрывая глаза от солнца. Она что-то разглядела. Взгляд ее устремлен на заброшенное стойло, метрах в ста от нас.
Тучи мух влетают в окошко, прорубленное в двери, и вылетают оттуда.
Мы решаем позвать папу, который рубит дрова с другой стороны дома. Он подходит, становится рядом с нами, смотрит на стойло.
— Ладно, — произносит он, хмурясь. — Пойду проверю.
Чуть позже мы видим, как он выходит из стойла. Закрывает рот и нос рукавом. Наклоняется, сплевывает. Жестом подзывает маму.
Та пристально смотрит на меня.
— Жди тут, — приказывает она и идет к папе.
Когда папа идет за лопатой, а потом таскает один за другим мешки с известью, я понимаю, что все животные, принадлежавшие прежним обитателям фермы, мертвы. Но именно то, как они умерли, расстроило родителей. Вечером, играя в гостиной, я слышу, как они обсуждают это за столом в кухне. Понимаю, что коровы в стойле взбесились, потому что их никто не кормил.
«Кодекс путника» предписывает отпускать животных на волю, когда покидаешь какое-то место.