Они сразу смотрят на меня. Папа рано научил меня плавать, но там бурное течение, нужна изрядная сила в руках.
— У меня получится, — говорю я.
Когда приходит момент, мне страшно смотреть на взбесившуюся реку, но я стараюсь не выдать себя. Папа обвязывает меня веревкой вокруг пояса, другой конец закрепляет у себя под мышками. Между нами расстояние в пару метров. Мама делает то же самое с сундучком Адо.
— За веревку не хватайся, она для страховки, — наставляет папа. — Ты должна плыть, — приказывает он, и мы вместе бросаемся в воду.
Вначале я так боюсь, что у меня ничего не получится, что даже не чувствую холода. Но метров через десять силы меня оставляют. Руки бешено работают, но я не сдвигаюсь ни на сантиметр. Река забирает меня, тащит за ноги вниз. Я начинаю захлебываться. Пытаюсь нащупать веревку, но не нахожу ее. Вода накрывает меня. Раз, второй, третий. Хотя я знаю, что так нельзя, на четвертый раз открываю рот, чтобы закричать. Папа объяснял мне, когда учил плавать: «Если тонешь, звать на помощь — последнее дело». И правда, стоит мне крикнуть, как в рот затекает ледяная вода. Устремляется в горло, бурным потоком опускается к животу и наполняет легкие вместо воздуха.
Потом все становится черным.
Тяжесть обрушивается мне на грудь. Потом теплый ручеек вдруг вытекает изо рта, струится по телу. Я мигом открываю глаза. Чувствую под своей спиной обкатанную гальку и понимаю, что лежу на отмели — сама не знаю как, но понимаю. Белое-белое небо, солнце — холодный и тусклый шар. Папа навис надо мной, за ним — мама, она гладит меня в испуге, а он снова давит мне на грудь обеими руками. Еще одна струя выплескивается из моих легких.
— Дыши! — орет папа.
Я пробую сделать вдох, но в меня проникает лишь тонкая ниточка кислорода. Операция повторяется, раз за разом. Я вроде насоса, которым накачивают шины на колесах велосипеда. Чувствую сильное жжение в груди. Папа сломал мне ребро, хотя этого я еще не знаю.
Но я вернулась из земли мертвых. Я наконец дышу. С трудом, но дышу.
Отец поднимает меня на ноги, энергично стучит по спине, заставляя кашлять. Я тем временем смотрю вниз: вода, вытекающая у меня из легких, образует маленькие ручейки, которые печально возвращаются обратно в реку. Думаю, что река оставляет меня, как побежденный демон, который вынужден отступиться и униженным вернуться в ад.
Мама прижимает меня к себе, папа прижимается к нам обеим. Мы, все трое, стоим на коленях и благодарим Адо за то, что он не забрал меня к себе.
Папа тут же разводит костер, чтобы я обсохла. Я жду, дрожа от холода. Мама раздевает меня, отрывает полосы ткани от палатки и перетягивает меня на том уровне, где на глазах разрастается синяк, который вскоре окрасится во все цвета радуги.
— Идти сможешь? — спрашивает она.
— Да, смогу.
Подлесок очень густой. Папа прокладывает путь среди сплетения ветвей, которые, хотя мы этого и не замечаем, оставляют царапины на руках, на бедрах и коленях, на лице. Солнце исчезает на долгие минуты, скрываясь за кронами. Потом появляется, чтобы снова исчезнуть. Листва влажная, мы снова насквозь промокли.
Не два дня нам пришлось идти, а целых четыре.
Маленькая долина открывается перед нами, далекая, но уже близкая. Посередине течет река, рядом — развалины.
Ферма Штрёмов.
Название выбито на сером камне вблизи дома. Там же и дата постройки: 1897. Мы заходим, осматриваемся. Дом велик, но комнаты в основном пустые. Для жилья приспособлены только те, что находятся на первом этаже.