– Больной человек – не урод, – строго заметил Данилов. – И, насколько мне известно по твоим рассказам, эта достойная женщина живет со своим супругом уже более двадцати лет… Стало быть привыкла ко всем его особенностям!

– Но у нас же любовь! – Полянский что было силы хватил кулаком по столу. – Я люблю ее! Понимаешь – люблю! И хочу, чтобы она всегда была рядом! Я хочу жить вместе с ней и работать вместе! Вторую проблему я уже решил, а вот с первой вышла заминка.

– Ты устроил ее в вашу контору? – удивился Данилов. – Кем? Тоже в процедурный кабинет?

– Нет, она станет помогать мне на приеме, – с достоинством ответил Полянский. – С третьего апреля.

– На приеме вместе, дома вместе… – Данилов испытующе посмотрел на друга. – Игорь, тебе не кажется, что это перебор?

– Нет никакого перебора, – Полянский снова вздохнул. – Дома мы проводим вместе всего две ночи в неделю. Так я хоть на работе буду видеть ее каждый день и смогу уговорить быть решительнее… Надо же определяться в конце концов! Или я – или он!

Последовал еще один удар кулаком по столу. Бармен посмотрел в их сторону. Полянский показал ему два растопыренных пальца и залпом осушил свой наполовину полный бокал. Данилов отхлебнул из своего и демонстративно прикрыл рот правой ладонью.

– Что – блевать тянет? – забеспокоился Полянский. – С чего? Мы же ничего не ели? И пиво нормальное…

– Это такой восточный жест, – пояснил Данилов, убрав руку. – Если кто-то из придворных хочет сказать падишаху что-то важное, но неприятное, он закрывает рот рукой и ждет разрешения от повелителя.

– Мы не на востоке, и я не падишах, – усмехнулся Полянский. – Говори.

– Мы на Востоке, – возразил Данилов. – А коллективный Запад выступает против нас. Что же касается падишаха, то это я пригласил тебя сюда, стало быть ты – мой гость. А гость на Востоке – падишах. Так что я буду молчать до тех пор, пока падишах не даст мне зеленый платок пощады…

Бармен принес бокалы с пивом и забрал пустой бокал Полянского. Выждал секунд десять у стола – не закажут ли дорогие гости чего еще? – и ушел за стойку.

– Я тебе сейчас дам стулом по голове! – пригрозил Полянский. – Начал – так говори!

– Дошло до меня, о солнцеподобный владыка… – писклявым голосом начал Данилов, но Полянский посмотрел на него так сердито, что пришлось перейти на обычную речь. – Была у моей матери подруга, тетя Надя, а у той была дочь Наташа, крутившая роман с одним партийным работником, который на закате социализма стал первым секретарем Перовского райкома. Любовь там была страстная и дело шло к брачеванию, но у Наташиного кавалера имелся маленький сынишка и тяжело больная жена, а еще он должен был блюсти моральный кодекс строителя коммунизма, правда на это в то время уже смотрели сквозь пальцы…

– К чему ты это рассказываешь? – Полянский недоуменно посмотрел на Данилова. – Это и есть та удивительная история, которую ты мне хотел рассказать.

– Нет, это другая, совсем не удивительная, а подходящая к моменту, – Данилов допил пиво из первого бокала и пододвинул к себе второй, который уже успел порядком запотеть – пиво здесь охлаждали не по-детски, может высокомудрые знатоки таких температур не одобрили бы, но Данилову было в самый раз. – Тетя Надя в самом начале романа сказала дочери, что если ее любимый мужчина не уйдет от жены за полгода, то на нем, как на кандидате в мужья, можно ставить крест. Так оно и вышло. Роман кочегарился до середины девяностых, но кавалер так и остался в семье, то он ждал, пока сын подрастет, то больную жену бросить совесть не позволяла, а барышня осталась при пиковом интересе.

– Ты хочешь сказать…

– Да, – кивнул Данилов. – Именно это я хочу сказать. Да – так сразу. Нет – так никогда. Если бы она хотела соединиться с тобой, то уговаривать бы не пришлось. Ты вспомни свое славное прошлое – многих ли приходилось уговаривать подолгу?

– Прошлое осталось в прошлом, – Полянский снова вздохнул («ну прямо как старая бабка!», рассердился Данилов) и погладил себя ладонью по глянцевому лысому темени. – Были когда-то и мы рысаками, а теперь приходится уговаривать…

– Старых кобыл! – зло сказал Данилов.