Она бережно отодвинула печенье в сторону.

– Не могу, – прошептала она. – Только передай, что я съела.

– Ладно.

– А… Иссе с Твигой… – Горло сдавил ком. – Скажи им…

Снова пришлось прижать к губам кулак. Она едва сдерживалась. Почему присутствие Бримстоуна так на нее действовало? До его появления ее обуревала ярость.

Не дослушав, он сказал:

– Они знают, дитя. Они все знают. И тоже не стыдятся тебя.

Тоже.

Мадригал залилась слезами. Приникла к решеткам, опустила голову и плакала, а когда почувствовала на затылке его руку, разрыдалась еще сильнее.

Кроме Бримстоуна, спасшего самого Воителя, ни единая душа не смела нарушить запрет Тьяго на свидания с ней. Бримстоун обладал властью, но даже он не мог отменить приговор. Слишком тяжкое преступление совершила она, слишком явной оказалась ее вина.

Выплакавшись, Мадригал ощутила пустоту… и легкость, словно соль непролитых слез отравляла ее. Она оперлась на решетку. С другой стороны Бримстоун присел на корточках. Зачирикал Кишмиш, и в его щебете Мадригал узнала привычное задорное попрошайничество. Раскрошив кусочек печенья, она принялась кормить его.

– Пикник за решеткой, – сказала она и попыталась улыбнуться, но улыбка тут же погасла.

Они услышали его одновременно – душераздирающий крик, от которого Мадригал сжалась в комок, уткнула лицо в колени, закрыла ладонями уши, погрузившись в темноту, тишину, отрицание. Не помогло. Крик успел проникнуть в голову, и даже когда сам он оборвался, эхо все еще звенело внутри.

– Кто пойдет первым? – спросила она.

Бримстоун понял.

– Ты. Серафим будет смотреть.

Минуту она отчужденно молчала, а потом произнесла:

– Я думала, он сделает наоборот. Заставит смотреть меня.

– Мне кажется, – нерешительно сказал Бримстоун, – он еще не разобрался с ним.

У Мадригал вырвался стон. До каких пор? До каких пор Тьяго будет его истязать?