Праздник, который всегда с тобой

Мемориальный дом Луи Вюиттона, он же музей, находится на границе Парижа, в Аньере, маленьком пригороде, куда в XIX веке переехали главные производители парижской роскоши. Дом стоит в большом саду на улице, которая, конечно же, называется улицей Луи Вюиттона. Пушкины жили на Пушкинской. Лермонтовы – на Лермонтовской.

Особняк, плавно переходящий в фабрику, спроектировали два знаменитых инженера – автор башни Гюстав Эйфель и Анри Бальтар (тот самый, что строил рынок Ле-Аль, «чрево Парижа»). Во дворе фабрики – памятный знак. 21 марта 1915 года четыре германских «цеппелина» прилетали бомбить Париж и попытались нанести удар в самое сердце будущего французского люкса. Бомба не взорвалась. Власть Гогенцоллернов пала, власть Вюиттонов – окрепла.

Сын крестьянина из Франш-Конте Луи Вюит-тон пришел в Париж пешком в 14 лет. Первый парижский магазин Вюиттона был открыт в 1854 году. С 1885-го его сундуки стали покупать самые известные люди, которым было что беречь. Вюиттоновский багаж установил правила путешествий. Тип дорожного сундука, им разработанный, был «мягким внутри и жестким снаружи». Снаружи – кожа, жесткая ткань, рейки вдоль корпуса, которые должны были уберечь кожу от царапин и облегчить скольжение на багажных полках. Металл на углах защищал самые уязвимые точки деревянной конструкции. Толстая коровья кожа с тиснением получала монограмму, рисунок, который в 1896 придумал Жорж Вюиттон, сын Луи Вюиттона, когда конкуренты стали выпускать псевдовюиттоновские сундуки. Внутри же светлое дерево обивалось шелком, сатином, бархатом. Снаружи – неприступный монолитный параллелепипед под замком, внутри – сложная архитектурная конструкция из дерева и ткани.

Сундук – важное сословное изобретение: владелец сундука не должен был его самостоятельно собирать, на то существовали слуги, и не мог его самостоятельно поднять, для этого звали носильщиков. Количество сундуков поэтому не ограничивалось. Когда на плывущий в Ленинград пароход доставляли багаж мистера Твистера, это выглядело так: «Следом четыре идут великана, двадцать четыре несут чемодана». Если Сара Бернар отправлялась на гастроли, за ней везли 75 мест багажа. Размеры и объемы уменьшились, когда понадобилось грузить багаж в автомобили и в тесные аэропланы и стало понятно, что владелец уж, так и быть, способен донести чемодан до трапа. Точно так же в наши дни появление чемоданов с колесами означало не только дизайнерскую, но и социальную революцию. Носильщики начали исчезать как класс.

Самое удивительное, что производство волшебных сундуков пережило старый мир. Их до сих пор выпускают по специальным заказам на фабрике, которая находится как раз в мемориальном отделении в Аньере. Основа сундуков здесь по-прежнему собирается и выклеивается из дерева. Тонкие рамки-нервюры и пластины светлого дерева напоминают лонжероны первых авиеток.

Дерево обычно выбирают африканское, а вот кожу – из Германии или Северной Италии. Там она лучше, потому что северный скот бережет свою шкуру, а мельчайшие царапины или укусы насекомых не дадут выполнить цельное покрытие для чемодана.

Там, где мастера работают с кожей, условия работы особенные: постоянная температура в 23 градуса и 70 % влажности. По чистоте и аккуратности все это напоминает скорее часовое ателье. У вюиттоновской кожи свой стиль, цвет и рисунок, знакомый на всех широтах: гладкий, в полосочку, в клеточку, с монограммой. Рисунок должен быть идеально подогнан и переходить с одной плоскости на другую без изменений узора. Кожу закрепляют специальными гвоздиками – на сундук уходит от 700 до 1000. Это стандарт, от которого не отступают. Зато у каждого мастера свой ритм ударов и свой порядок – забивать гвозди через один или последовательно. Они же артисты, художники.

Отделение спецзаказов – это целый институт индивидуального проектирования багажа, так что многие их произведения достойны музея, а некоторые – так и музея современного искусства. Например, багаж человека, который ни при каких обстоятельствах не желал отказываться от привычки пить кофе перед телевизором. Для него сделали сундук с телевизором, спутниковой антенной, кофеваркой и солнечными батареями – где бы он ни оказался, кофе и утренние новости ему обеспечены.

В истории заказов – гримировальный столик для актера театра кабуки. Сундук на сто моделей часов для одного швейцарского господина. Сундук на тысячу сигар для господина американского – со встроенными хьюмидорами. Набор инструментов для американского мастера татуировки. Один ученый китаец заказал мини-библиотеку с мировой классикой. Араб – чемодан для любимого и драгоценного кальяна. Американка потребовала футляр для двух хрустальных бокалов, чтобы пить шампанское в бизнес-классе из своей посуды. Заказ из России – чемоданчик на сто самых любимых колье, ожерелий и диадем из тех, что всегда должны быть под рукой. И наконец, истинный шедевр: футляр для пластмассового утенка, который имеет право путешествовать с комфортом, прожив десятилетия бок о бок со своим хозяином. Драгоценный и единственный прибыл для обмеров, застрахованный на десять тысяч фунтов, которые, впрочем, едва ли покрыли бы тяжелый моральный ущерб владельца в случае его утраты.

Марка, производящая все, что мы носим с собой, понимает, что в сундуке – и наша профессия, и наши склонности. Она готова придать им форму, обтянуть кожей, запереть на ключ для пущей сохранности. У Сергея Довлатова чемодан много лет спустя рассказывает хозяину всю его историю: «На дне – Карл Маркс. На крышке – Бродский. А между ними – пропащая, бесценная, единственная жизнь». Вот так же в чемодане обнаружилась история Эрнеста Хемингуэя, его пропащая, бесценная, единственная жизнь в городе Париже. В 1956-м Чарльз Ритц, сын Цезаря Ритца, отдал писателю (и любимому завсегдатаю ритцевского бара) багаж, пролежавший почти тридцать лет в гостиничной кладовой. Хемингуэй оставил его в «Ритце» в 1930-х. В одном из блокнотов нашлись черновики «Праздника, который всегда с тобой» – книги, увенчавшей жизнь и карьеру писателя. Неплохое вышло бы название для книги о вюиттоновских чемоданах – «A Moveable Feast». Жаль, что оно уже занято.

Донести влагу

«J’aime Paris au mois de mai» («Люблю Париж в мае»), – пел Шарль Азнавур, но, видимо, он имел в виду другую парижскую весну, чем нынешнюю, щедро политую дождями. Конечно, нет худа без добра, и маленькие злые песчаные бурьки, которые стали гулять по паркам с самого конца зимы, теперь прибиты небесной влагой и не залетают ни в глаза, ни в чашку с мороженым. Но, например, ежегодный парижский марафон в этом году можно было бежать в пальто – такой в этот день дул холодный ветер.