– Россию я любил заранее, знал вашу литературу и вообще считал, что русские по своему темпераменту похожи на итальянцев. Когда я просил визу, я сказал вашему послу во Франции: «Имейте в виду, я не коммунист». На что он мне ответил: «У нас и без вас достаточно коммунистов».

Интервью Карден дает в замке. Старик сидит на деревянном троне. Наследники и пресс-секретари пускают к нему избранных журналистов, следя за тем, чтобы они не задержались слишком долго и не спросили слишком много. Журналисты теснятся в приемной, как когда-то мелкая знать, явившаяся поздравить столичного маркиза. Многие так и уедут несолоно хлебавши.

Я бы, может, терся бы с ними до следующего фестиваля, кабы ни моя добрая знакомая, русская журналистка, давно живущая во Франции и потому «приближенная к телу». Она и помогла мне – на правах влиятельной придворной дамы. Как и полагается русским, мы протырились без очереди.

Спасибо ей, она спасла меня от позора, без нее я не получил бы интервью, а господин Карден так и не понял бы, что он интервью не дал.

Вообще-то он всем рассказывал одно и то же. На его месте я бы уже придумал себе совсем другую жизнь. Но эпизоды прекрасные, кинематографичные.

Когда в два года его везли из Италии во Францию, он горько плакал в горном туннеле, там было совсем темно, мальчику казалось, что он ослеп.

Войну он провел в Виши, после войны отправился в Париж. Знакомая дама, шестидесятипятилетняя старуха (при слове «старуха» Карден горько мне улыбнулся), умевшая гадать по картам и рукам, слывшая ясновидящей, предсказала, что он станет знаменит на весь мир и что Париж только его и ждет. Она сообщила адрес и имя человека, который в этом поможет.

– Я приехал в Париж в ноябре сорок пятого года. Одет был по-южному, ботинки с деревянной подошвой черпали снег. Мне нужен был дом восемьдесят два по улице Фобур Сент-Оноре, где меня ждал неизвестный мне человек, имя которого дала мне гадалка. Единственный прохожий на улице, к которому я и обратился, назвав номер дома, куда я иду, и имя человека, к которому меня направили, очень удивился. «Вы ищете меня, – сказал мне незнакомец. – Но я вас не знаю. Вы юный лгун! Тем не менее пойдемте выпьем по стаканчику, и вы мне расскажете, кто вы и откуда». Он устроил меня к Жанне Пакен, знаменитой в то время портнихе. Так я вошел в моду. В юности мы верим в чудеса, поэтому они сбываются.

От Жанны Пакен он пришел к Кристиану Диору.

Карден вспоминал, что они вместе работали над New Look – знаменитой послевоенной коллекцией Кристиана Диора: «Он искал решение для того, чтобы баски жакетов “Бар” не лежали на бедрах, а немного приподнимались. Я сбегал в соседнюю аптеку и купил пачки бинтов, чтобы подложить марлю под баску в момент примерки. Так что без меня никакого New Look не было бы».

Он готов был рассказать о встречах с политиками и художниками, которые вписаны в историю XX века, но при этом категорически отказывался считать себя модельером прошлого. Он с будущим на короткой ноге:

– Я примерял скафандр, в котором Нил Армстронг ступил на поверхность Луны. Костюм был бы удобнее, если бы его сшил я! В честь космоса я сделал коллекцию Cosmocorps – комбинезоны для девушек и юношей, которые можно носить и на Земле, и на Марсе. Если бы мы делали бесконечные трибьюты и винтажи XIX века, что бы у нас осталось? Мода должна создавать нечто новое, пусть лучше ее ненавидят, чем презирают. Среди моих современников только Курреж и Пако Рабанн были, на мой вкус, настоящими изобретателями, художниками, искавшими будущее. Я удивляюсь иногда. Как это может быть? Мы – люди, которые видели выход в космос, и мы одеваемся до сих пор как сто лет назад? – спрашивал он меня и горделиво тряс головой.

Но если бы вы захотели отнести Кардена к пустым мечтателям, поосторожнее, потому что мой собеседник намечтал себе к старости шестьсот миллионов евро. И как раз потому, что торговал не своими вещами, а именем Pierre Cardin, считая, что оно стоит дороже вещей.

– Я до сих пор единственный владелец моей компании. В пятьдесят девятом я начал показывать коллекции, предназначенные для всех, prêt-à-porter. Haute couture – витрина, образ, который манит и дает вам потом возможность продавать серийные вещи, менее дорогие и более удобные. Благодаря системе лицензий я смог работать и оплачивать свое творчество, потому что модные дефиле приносили хвалебные статьи, но не деньги. Мне говорили, что так нельзя, что это принижает творчество. Приводили в пример других. Но посмотрите, что в итоге. Имена людей, прославившихся в мое время, им самим уже не принадлежат, да и людей нет. А я по-прежнему работаю под своим именем, и оно мое, только мое. Если кто-то его продает, то только я сам, и мне все равно, на чем оно стоит.

Диана Вриланд, знаменитая редактриса Harper’s Bazaar и Vogue, спросила его однажды, не поставит ли он свое имя на туалетную бумагу. «Она хотела меня задеть. А что тут плохого? Как будто бы редакторы модных журналов обходятся без туалетной бумаги!»

В новой модной жизни Карден принципиально не участвовал, объясняя, что недели моды не для него: «Художник или поэт не могут творить по расписанию. Свои коллекции я показываю, когда они готовы, потому что этот момент известен только мне». Один из его показов как раз и был устроен в Любероне в фестивальные дни.

Я запомнил это удивительное зрелище – дефиле в провинциальном Доме культуры. Приглашенные, сидя на пластиковых стульях, смотрели проход десятков манекенщиц, как будто бы приехавших не из Парижа, а прямиком из шестидесятых годов прошлого века. Ну а сам Карден сидел на почетном пластиковом кресле и вел себя так, как будто никаких десятилетий не прошло, точно не семьдесят лет назад, а именно сейчас он впереди всей моды на свете.

Он категорически не хотел верить, что людей, помнивших его взлет, уже не осталось и нет желающих погружаться в его дивный новый мир будущего. Несправедливо? Ужасно! Но что тут поделаешь, все-таки он выбрал не архитектуру и не скульптуру, не строил дома и не писал книги, он занимался модой. В ней надо быстро достигать вершин и быстро умирать или сходить со сцены, чтобы о тебе вспоминали как о легенде. Попробуй остаться «живой легендой» – даже тогда, когда ты тверд, как скала, в твои сто лет, тебе скажут, что ты упрям как пень и пора уступать молодым.

Карден пережил сто эпох и эстетик, но упрямо ставил спектакли, проектировал мебель, открывал гостиницы, строил дома, как тот толстовский старец, который сажал яблони, хоть и не ожидал для себя плодов. Не то чтобы ему нельзя было дать своих лет – дашь и даже добавишь, глядя на помятый пиджак и незастегнутые рукава рубашки, но он явно не был намерен выпускать что-то из своих рук, надеяться на наследников и делить свое королевство между детьми. Тем более что детей-то не осталось. Женщин он любил больше с эстетической точки зрения.

Гостиница, в которой я остановился в Лакосте, была пуста и пахла пылью. Ресторан, предлагавший шампанское Maxim’s (а чье у вас шампанское, косари? – Маркиза Карабаса) принимал такую странную публику, которую я еще не видел ни на одном фестивале. По душу Pierre Cardin притащились китайцы, арабы, русские и украинские торговцы, неделями ждущие аудиенции, и русские девицы, тоже на что-то надеющиеся: «Мужчина, напишете обо мне в Vogue?» Конечно. Сейчас.