[1] Подобие календаря той эпохи рассчитывалось согласно новолунию – помесячно, а не подневно, поэтому обычай ежегодного празднования рождения человека совершался в любой удобный день «его» месяца, и назывался на деревенском наречии «рибадья́н» – досл. «радостный месяц»; так же звался и сам «именинник» в этот период.
Глава 5 - Жара
- Ух, парилка какая! – Маура расправил на себе чистую светлую тунику, пальцами расчесал волосы, обильно смоченные водой. Он побрызгал на меня из корыта, и я рассмеялся, закрываясь руками.
Стоя напротив, он неожиданно наклонился ко мне, и его мокрые пряди коснулись моей разгоряченной щеки; совсем как тогда в поле, во время грозы. На мгновение я оторопел – мне почему-то показалось, что сейчас он поцелует меня. От хозяина пахло свежим сеном и лесными травами, пахло раскаленным летом. Пьянящий, завораживающий аромат – аромат жизни.
Но он лишь достал у меня сзади из-за ворота колосок, зацепившийся за льняную ткань. Шутливо пощекотав им у меня под носом, он отдал колосок мне и скрылся за дверью. Его легкие, едва слышные шаги еще долго эхом отдавались в моих ушах; а может, это просто так сильно билось мое сердце.
Лето и правда случилось на редкость жаркое; рано собрали урожай. Повсюду громоздились стога и скирды, и воздух висел тяжелым маревом, размывая все очертания. Было душно, речка являлась единственным убежищем, хотя даже в ней вода была слишком теплая и не приносила должного наслаждения.
В то лето хозяин будто сошел с ума. Каждый день он покидал имение чуть свет и не появлялся дома до глубокой ночи, а иногда отсутствовал несколько дней подряд. Мне было известно, где он пропадал. Слишком часто, проходя мимо полей, я видел его вылезающим из очередного стога, с громким хохотом вытягивающим за собой какую-нибудь девку в помятых юбках. Почти ни одну из его избранниц я не знал в лицо, и непонятно было, откуда он их брал – наверняка с окраин деревни, где селились преимущественно очень бедные семьи.
Они боялись его. Я наблюдал, как они в безмолвном оцепенении, с овечьей покорностью идут за ним. И потом видел, какими они вылезали из соломы – разрумянившиеся щеки, возбужденно и радостно блестящие глаза, а на губах блаженная улыбка.
Передо мной мелькал вихрь давно не стриженных волос, когда он бежал по полю, когда поднимал на вытянутых руках ребенка одной из женщин, держа его высоко, смеясь и откидывая голову назад – каскад янтарных прядей, искрящихся на нещадном солнце.
Не останавливаясь ни на миг в вихре раскаленных радостных дней, проносясь мимо рассохшихся жаждущих деревьев, мимо грязных покосившихся стен домов, он был само воплощение энергии; живое, дышащее пламя.
Я был рад за хозяина, рад, что он доволен и счастлив, но меня не покидало какое-то странное, щемящее, обманутое ощущение. Я не знал, что это порой беспричинное и всегда разрушительное чувство называется ревностью.
В очередной раз ввалившись в дом глубоко за полночь, он устало развалился на лавке, скидывая легкую тунику и вытягивая ноги.
- Ох, Бан, ну и денек, - довольно выдохнул он, покосившись на меня, сидящего в темноте. – А ты чего не спишь? Ждал, чтобы дверь запереть?
- Да, - не слишком почтительно ответил я из своего угла.
- А чего такой хмурый? – поинтересовался он, снова садясь прямо.
Не поняв, как ему удалось разобрать выражение моего лица, я раздраженно отвернулся.
Он долго всматривался в меня во мраке комнаты; как мне показалось, целую вечность. Затем вдруг, не боясь разбудить моего спящего в соседней комнате отца, громко и весело расхохотался.
- Ты же... о, небо. Слушай, хочешь, я тебе тоже девку найду?