— Если бы вы знали, — сказал Фадеев, — сколько раз мы с Маршаком разговаривали о вас, когда беседовали о детской литературе…

Я ответил на тост так:

— Товарищи! 1 июля 1949 года исполняется тридцать лет моей научно-педагогической деятельности. Но я намерен проработать еще лет тридцать на писательском поприще…

— И проработаете! — сказал Фадеев.

Просидели до трех часов утра. Гайдар читал свои сатирические стихи, в которых были неприличные слова, и этим очень возмутил Фадеева.

— Это просто безобразие! — сказал он, когда Мишакова ненадолго ушла. — Что о нас подумает Мишакова?

— Она выше этих вещей, — успокоил я его.

— Выше-то выше, а всё-таки очень неприятно…

Трудно записать все те, довольно сумбурные, разговоры, которые велись. Я больше, конечно, молчал и слушал. По-видимому, я произвел впечатление «славного парня», как меня назвал Михалков.

Еще до пирушки, когда мы шли с Маршаком в буфет, он сказал мне:

— Знаете, я почему-то очень в вас верю…

— В каком смысле, Самуил Яковлевич?

— Да просто как в человека.

«Какой эгоцентризм!», может быть, скажет читатель моего а.

Да, но ведь этот — это правдивая история моих успехов и неудач, история моего трудного и медленного продвижения по пути писателя, а потому мне интересно записать каждое слово, каждый штрих, составляющий хоть маленькое мое достижение.

Оглядываясь на пройденные вехи, я вижу, что все же прошел много…

Уехал из куба с Гайдаром и Маршаком. Дома был после трех часов утра, причинив огромное беспокойство Галюське, которая еще непривычна (как и я сам!) к писательским нравам.

Во время заседания говорил с Куклисом, он просил дать ему аннотацию на «Ц. т», и я это сделаю. Обещал он в ближайшие два-три дня разрешить вопрос.

Передал Шпет переработанный сценарий, обещала прочесть к 15/I. Видел В.В. Смирнову, но мне не удалось поговорить с ней.

Разговаривал с Кротовой из «Лит[ературной] Газ[еты]» о судьбе моей рецензии на «Как открывали Земной шар».