‒ При встрече со мной ты должен поклониться. Это не моя прихоть. Старое местное правило. Я не заставляю тебя падать ниц. Просто ‒ чуть наклони голову. Я же всё-таки настоятель храма, а ты здесь не гость.

Дрессирует. Проверяет, насколько Ши готов выполнять условия соглашения: «чем послушней ты окажешься…» Про это он помнил.

‒ Ясно.

Не будет возмущённых воплей задетого самолюбия. Хоть кланяться, да хоть ниц падать.

Ши уселся на край каменного возвышения. Чтобы для полного идеала смиренно смотреть снизу-вверх. Жаль, из-за чёлки не видно его преданного взгляда. Ну или какой он там сейчас?

Если на лице никак эмоции не отражаются, возможно, и в глазах тоже. Хотя сейчас они открыты. По комфортности существования для Ши храм был самым лучшим местом. Никаких лишних ощущений. Ни яркого света, ни скрадывающей подробности темноты, ни какофонии звуков. Даже магия, заполнявшая пространство, воздействовала мягко и вкрадчиво, становилась такой же естественно незаметной, как воздух.

Настоятеля это тоже касалось. Он был неотделимой частью храма, олицетворением местной магии. Так и воспринимался.

Удары сердца слишком редки. Для обычного человека. Но кто же скажет, что он обычный. А если это связано не с магией? Чем дольше, тем медленней, тем ближе к финалу.

Интересно, сколько же ему лет? Он может быть бессмертным? Каждый раз при открытии источника его срок продлевается, силы восстанавливаются. И так будет всегда. Или…

‒ Объясните всё-таки, зачем вам понадобился ребёнок.

Настоятель склонил набок голову, посмотрел с ожиданием, будто предлагая Ши самому найти ответ, но всё же заговорил:

‒ Ты не полагаешь, что его появление чересчур символично? Столько всего сложилось. Время, обстоятельства, родители. То, что считалось абсолютно невозможным, оказалось вполне реальным. Значит, в случившемся скрывался особый смысл, особая значимость. ‒ Глянул ещё прицельней. ‒ Теперь сам догадаешься, для чего он мне нужен?

Ши думал недолго. Возникшее предположение ему не слишком нравилось, но всё равно озвучил:

‒ В качестве преемника?

У настоятеля дрогнули уголки рта, обозначив довольную улыбку.

‒ Отлично. ‒ На лице появилось задумчивое выражение, почти мечтательное. ‒ Хорош ты. Очень хорош. Взял бы тебя на своё место. Но уж больно ты ломаный-переломанный. Нет в тебе ни стабильности, ни спокойствия. Только выглядишь непробиваемым, а на деле ‒ сплошная открытая рана. Боязно дотронуться.

Боязно дотронуться? А сам препарировала. Безжалостно. Выворачивал наизнанку и с нескрываемым любопытством наблюдал за реакцией. И видел гораздо больше, чем остальные.

‒ Ни унижений не боишься, ни боли, ни смерти. А вот от чувств убегаешь. От искренности, от тепла. И свет не любишь. Во всех смыслах. Не сможешь быть непредвзятым, беспристрастным. Жалко. Очень жалко.

Ну вот, обломилась карьера. Опять подвело несовершенство. Но Ши переживёт. Только…

‒ А от матери зачем понадобилось ребёнка прятать? Память подчищать. Она чем мешала?