Стало это благое сообщество изгонять привычки, которые раньше породило во мне дурное, и вновь придавать моим мыслям устремления к вечному, и немного ослаблять имевшуюся у меня великую враждебность к тому, чтобы стать монахиней, которая глубоко во мне укоренилась. И если я видела какую-нибудь [из монахинь] плачущей, когда она молилась, или другие ее достоинства[263], я очень этому завидовала, потому что мое сердце в этом случае было столь равнодушно, что, даже прочитав все Страсти Христовы, я не проронила ни одной слезы. Это вызывало во мне боль.
2. За полтора года пребывания в этом монастыре я стала намного лучше. Начала произносить много голосовых молитв[264] и желать вместе со всеми, чтобы меня вверили Богу, чтобы Он даровал мне положение, в котором я должна Ему служить; но пока еще я не хотела быть монахиней, ибо Богу не было угодно даровать мне этого, хотя я боялась также и замужества.
К концу того времени, что я там находилась, я уже была больше расположена стать монахиней, хотя и не в этой обители, из-за необычайно строгих нравов, которых, как я узнала потом, [в ней] придерживались и которые мне казались совершенно излишними. И было несколько самых молодых [девушек], которые поддерживали меня в этом, ибо, если б все были одного мнения, я извлекла бы много пользы. У меня также была одна близкая подруга в другом монастыре[265], и это было причиной, чтобы не становиться монахиней [здесь], если же я должна была ею стать, так только там, где была она. Я больше думала о своих чувственных желаниях и суетности, чем о благе для моей души[266].
Эти благие помыслы о том, чтобы стать монахиней, изредка приходили ко мне и тотчас исчезали, и я не могла убедить себя стать ею.
3. В это время, хотя я не пренебрегала заботой о собственном исцелении, стал Господь более настойчиво готовить меня к тому положению, которое было для меня лучшим. Он даровал мне тяжелую болезнь, которая заставила меня вернуться в дом моего отца.
Когда я поправилась, меня перевезли в дом моей сестры[267], которая жила в деревне, чтобы повидаться с ней, ибо она питала необычайную любовь ко мне и, если б на то была ее воля, я бы никогда ее не оставила; и ее муж также меня очень любил – по крайней мере, проявлял обо мне всяческую заботу, – чем также я более всего обязана Господу, потому что ко мне всюду всегда хорошо относились, но все, чем я Ему за это служила, так это была такая, какая я есть.
4. По дороге жил один из братьев моего отца[268], человек очень мудрый и великих добродетелей, вдовец, которого Господь также начал готовить для Себя, потому как в старости он оставил все, что имел, и стал монахом, и умер так, что, я верю, он сейчас счастлив в Боге. Он захотел, чтобы я осталась у него на несколько дней. Он проводил время за чтением благочестивых книг на испанском, и его разговор чаще всего был о Боге и о суетности мира. Он заставил меня их читать, и, хотя я их не любила, притворялась, что любила, ибо в том, чтобы ублажать других, я была необычайно усердна, даже если это и вызывало у меня муки совести; настолько, что то, что в других было бы добродетелью, во мне было великим недостатком, ибо я часто вела себя неискренне.
О, помоги мне Боже, какими многими способами Его Величество меня приготовил к тому положению, в котором Он хотел, чтобы я Вам служила, ибо, когда я этого не хотела, понуждали меня, чтобы я понуждала себя! Да будет Он благословен вовеки, аминь.
5. Хотя я находилась там всего несколько дней, благодаря силе, с которой на мое сердце воздействовали слова Бога, как прочитанные, так и услышанные, и благому сообществу, я начала постигать истину детских лет[269], что все [земное] – ничто и мирская суета, и как оно быстро приходит к концу, и бояться, что, если умру, отправлюсь в ад. И хотя моя воля не склонилась окончательно к тому, чтобы стать монахиней, я понимала, что [такое] положение будет лучше и безопасней; и так мало-помалу я решила заставить себя ею стать.
6. Я находилась в состоянии этой борьбы три месяца, понуждая сама себя таким умозаключением: что испытания и муки монахини не могут быть тяжелее пребывания в чистилище, и что я вполне заслужила ада; что это не столь большое дело жить, словно в чистилище, и что затем я отправлюсь прямо на небо, ибо это было моим желанием.
И в этом движении к принятию [нового] положения, мне кажется, я больше была движима рабским страхом, чем любовью. Внушил мне дьявол, что я не вытерплю тягот монашеской жизни из-за моей избалованности. [В ответ] на это я защищалась [мыслями] об испытаниях, которые вынес Христос, ибо это не было бы много, если б я смогла вынести какие-нибудь [испытания] за Него; должно быть, я думала, что Он мне поможет эти испытания вытерпеть, но об этом последнем я не помню. В эти дни я прошла через многие искушения.
7. Мне были посланы вместе с лихорадкой глубокие обмороки, ибо я всегда имела очень слабое здоровье. Даровало мне жизнь то, что я уже стала любить благочестивые книги. Прочитала письма святого Иеронима, которые меня воодушевили настолько, что я решилась рассказать моему отцу, что почти уже собралась принять обет; ибо я была столь честолюбивой, что мне казалось, ни за что не откажусь от однажды сказанного. Он настолько меня любил, что не было возможности добиться от него согласия на это, и не имели успехов мольбы людей, которых я просила с ним поговорить. Самое большее, чего я смогла от него добиться, это что после его смерти я смогу делать, что хочу. Из-за себя и из-за своей слабости я уже боялась, как бы не повернуть назад, но мне казалось, что я не соглашусь на это, и добилась я [своего] другим способом, как сейчас расскажу. <…>
Варфоломей фон Састров
(1520–1603)
Варфоломей фон Састров вместе с Иоганном Бутцбахом считается одним из виднейших представителей автобиографического жанра в немецкой литературе XVI в. Можно указать на несколько факторов, благодаря которым смогла сложиться эта репутация. Во-первых, «Происхождение, рождение и ход всей жизни Варфоломея фон Састрова» – произведение весьма масштабное, повествующее о самых разных вещах: описывается карьера автора (от школяра до писца, секретаря герцогского посольства при императорском дворе, интенданта г. Штральзунда и, наконец, штральзундского бургомистра); рассказывается о жизни Састрова за пределами родной Померании – в Италии, в Бельгии, где он побывал, исполняя дипломатические поручения; часто встречаются упоминания о важнейших событиях в истории городов балтийского побережья Германии. Во-вторых, даже несмотря на то, что в трактате Састрова смешиваются черты семейной хроники, городской истории и картины нравов, баланс между этими жанрами немецкие исследователи считают достаточно удачным для того, чтобы именно начиная с этого сочинения можно было говорить о литературной специфике немецкой автобиографии. Наконец, тексту Варфоломея свойственна весьма характерная авторская интонация: несомненно, грубоватая и колеблющаяся, по мнению различных специалистов, между эгоизмом и жизнелюбием. Можно спорить о том, свидетельствует ли грубость о прямоте и правдивости Варфоломея; доказывает ли его жизнелюбие то, что мировоззрение автора уже было проникнуто ренессансным мироощущением, но в любом случае нижеприведенный текст может быть любопытным источником, показывающим самовосприятие немецких горожан (а Варфоломей принадлежал к патрицианской верхушке) середины и конца XVI в. В какой-то мере сочинение Варфоломея позволяет строить гипотезы о том, как представители этого социального слоя воспринимали свое собственное детство[270].
Рассказы о жизни
<…> Моя мать после обеда имела обыкновение обходить все три алтаря в хоре, особенно во время постов, и читать по папистскому обычаю перед каждым алтарем «Pater Noster» и «Ave Maria». Маленький Варфоломей должен был постоянно следовать за ней. Он опустился рядом с матерью перед первым алтарем и положил рядом с ним маленькую пахучую жертву. Однако мать очень быстро поднялась, и он должен был последовать за ней ко второму алтарю, где сделал то же самое. И то, что еще у него оставалось, он принес к третьему алтарю. Когда мать поднялась и увидела, как я перед всеми тремя алтарями одарил святыню фимиамом и на свой лад так великолепно завершил молитву, она пошла домой и послала служанку с веником в церковь, чтобы она с благоговением вымела мою благоухающую работу из храма.
Не составит труда представить себе, как моя мать, угнетенная унылыми и печальными мыслями, принуждена была в свои юные годы без главы семейства вести дом и управляться с четырьмя маленькими несмышлеными детьми.
Мне рассказывали, что ребенком я был настоящим сорванцом. Не раз я поднимался на башню св. Николая и однажды даже вылез из башни и обошел вокруг нее на высоте колоколов. Моя мать стояла перед своей дверью – как раз напротив башни – и, ах, вдруг она увидела своего сынишку, разгуливающего там наверху. У нее сердце сжалось от страха, пока шалун невредимым не спустился вниз. Тогда уж она задала Варфоломею то, что ему причиталось.
Пока моя мать жила в Грайфсвальде, я ходил там в школу и выучился не только читать, но также склонять и спрягать по Донату[271]. На Вербное воскресенье я должен был петь «Quantus», а до этого я уже пел малое и большое «Hic est»[272]. Для мальчика это была большая честь и доставляла его родителям немалую радость, ибо для этого отбирали со всей школы только самых прилежных отроков, которые не терялись перед множеством духовных и светских персон и могли чистыми голосами выводить «Quantus».