6. Когда я увидела, что невозможно идти туда, где я могу отдать жизнь за Бога[246], мы порешили стать отшельниками; и в саду, который находился при доме, начали, как могли, делать убежища, складывая камешки, которые потом на нас падали, и так в нашем стремлении мы не находили никакого успокоения; сейчас же меня приводит в трепет воспоминание о том, как рано дал мне Бог то, что я потеряла по собственной вине. Я подавала милостыню, сколько могла, а могла мало. Стремилась к одиночеству, чтобы читать свои молитвы, каковых было много, особенно молитву Деве Марии, которую очень почитала моя мать, так что приучила к ней [и] нас. Мне очень нравилось, когда я играла с другими девочками, изображать монастырскую жизнь, как будто мы монахини; и, мне кажется, я желала этого, хотя не так сильно, как того, о чем рассказала раньше[247].

7. Я помню, что, когда умерла моя мать, мне было двенадцать лет, чуть меньше[248]. Когда начала я понимать, что потеряла, отправилась в печали к одному образу нашей Госпожи и молила ее со многими слезами стать моей матерью. Мне кажется, что, хотя я поступила простодушно, это мне помогло; ибо я ясно ощущала ласку этой Всевышней Девы, когда я вверялась ей, и в конце концов она приняла меня к себе. Сейчас мне тяжко думать и гадать, почему я не была стойка в благих устремлениях, с которых начинала.

8. О Господь мой! Раз, как будто, Вы решили меня спасти – да будет это угодно Вашему Величеству – и явить мне такие милости, какие Вы мне явили, почему не соблаговолили – не ради моей выгоды, но ради Вашей славы, – чтобы я не замарала грязью обитель, в которой Вы так долго пребывали? Мне доставляет мучение, Господи, даже произносить это, потому что знаю, что вина была целиком моя, поскольку, мне кажется, Вы не могли сделать ничего больше для того, чтобы с этого возраста я была целиком Ваша. Когда б я захотела обижаться на своих родителей – тоже не могу, потому что не видела от них ничего, кроме добра и большой заботы обо мне.

Потом, выходя из этого возраста, я начала понимать, какие природные блага даровал мне Господь[249] (коих, как говорили, было много), и в то время как за них мне следовало Его благодарить, я стала употреблять их Ему во вред, как сейчас расскажу.

1. Мне кажется, что стало приносить мне много вреда то, о чем сейчас скажу. Я иногда задумываюсь, как дурно поступают родители, не заботясь о том, чтобы их дети всегда видели перед собой вещи, достойные во всех отношениях; потому что, хотя моя мать была столь добродетельной, как я сказала[250], я, входя в сознательный возраст, взяла из этой добродетельности немного, почти ничего, а дурное мне очень навредило. Она увлекалась книгами о рыцарях[251], но это времяпрепровождение не принесло ей такого вреда, как принесло мне, ибо она не оставляла свои труды, а мы домогались их читать [все время]. И вероятно, она это делала, чтобы не думать о тех великих тяготах, которые она испытывала, и занять своих детей, дабы они не увлеклись иными дурными вещами. Это так огорчало моего отца, что следовало остерегаться, чтобы он этого не увидел. Я стала привыкать к их чтению, и этот маленький недостаток, который я в ней (то есть матери – Примеч. пер.) видела, начал охлаждать мои благие устремления и начал вовлекать в другое; и мне казалось, что нет ничего дурного в том, чтобы проводить за столь легкомысленным занятием много часов днем и ночью, хотя и втайне от моего отца. И так глубоко я погрузилась в это, что, если у меня не было новой книги, мне казалось, не было и радости.

2. Я стала носить украшения и хотеть нравиться своим видом, много заботясь о руках и волосах, и благовониях, и о всех тех суетных вещах, которые только могла иметь, коих было более чем достаточно, поскольку я была очень привередлива. У меня не было дурных намерений, ибо я никогда не пожелала бы, чтобы кто-либо из-за меня ранил Бога. Продолжалась моя чрезмерная увлеченность излишней привередливостью и другими вещами, которые нисколько не казались мне греховными, много лет. Сейчас я вижу, как дурно это должно было быть.

У меня были двоюродные братья[252], которым вопреки запрету для всех других [юношей], что было весьма благоразумно, разрешалось входить в дом моего отца, и я желала бы, чтобы Бог запретил и им; потому что сейчас вижу опасность общения с людьми, которые, сами не понимая суетности мира, побуждают сначала окунуться в него в возрасте, когда должны начинать взращиваться добродетели. Они были почти моего возраста, немного старше, чем я; мы ходили всегда вместе; они очень меня любили, и я поддерживала беседу обо всём, что их занимало, и слушала рассказы об их увлечениях и малодостойных детских проделках; и, что было хуже, открылась [моя] душа к тому, что было причиной всех ее бед.

3. Если б я должна была советовать, сказала бы родителям, что в этом возрасте им следует обращать большое внимание на людей, с которыми имеют дело их дети; ибо в этом содержится много вреда, ведь наша природа обращается прежде к худшему, а не к лучшему. Так случилось со мной, ибо у меня была сестра много старше меня[253], из чьей порядочности и доброты – коей у нее было много – я не взяла ничего, но взяла все дурное от одной родственницы, которая часто бывала в доме[254]. Она была столь легкомысленна, что моя мать упорно старалась отвадить ее от посещения дома (кажется, она предвидела то дурное, что через нее должно было со мной произойти), но у той было столько поводов приходить, что она ничего не могла поделать [дабы не допустить этого].

4. С той, о которой говорю, мне стало нравиться бывать. С ней я вела разговоры и беседы, ибо она поддерживала меня во всех развлечениях, которые я любила, и даже вовлекала меня в них, и делилась со мной [рассказами о] своих разговорах и суетных делах. До того как я стала общаться с ней ([она это делала], я считаю, чтобы подружиться со мной и откровенничать), что было в возрасте четырнадцати лет, или, думаю, что больше, мне кажется, я не оставила Бога через смертный грех и не потеряла страх Божий, хотя страх в отношении чести у меня был бóльшим. Этот страх был достаточно силен, чтобы я не потеряла ее вовсе, и ничто в мире, мне кажется, не могло поколебать меня в этом, и не было у меня любви к такому человеку, который мог бы меня заставить в этом уступить. Хорошо, если б я имела силу, чтобы не идти против Божественной чести, раз Он наделил меня естеством, способным сохранить то, что мне казалось, было честью мирской![255] И я не понимала, что теряю ее во многих других случаях! В этом тщеславном стремлении [к мирской чести] я доходила до крайности! Я вовсе не прилагала нужных усилий, чтобы оберегать её; единственно, проявляла большую осторожность в том, чтобы не пропасть совсем.

Мой отец и сестра очень огорчались этой дружбе; много раз за неё меня попрекали. Так как они не могли помешать её появлению в доме, их старания были безуспешны, ибо моя сметливость во всяких дурных делах была велика.

5. Я иногда ужасаюсь тому, какой вред приносит дурное общество; и если б я сама через это не прошла, едва ли в это поверила бы. Особенно сильнó причиняемое им зло в юные годы. Я бы хотела, чтоб мой опыт был поучительным для родителей, и чтобы они как следует о нем задумались. И таким образом настолько изменило меня это общение, что от добродетельного естества и души у меня почти ничего не осталось, и, мне кажется, что она (то есть родственница, о которой шла речь выше – Примеч. пер.) передала мне свои свойства, и [также] другая [девушка], которая имела склонность к такому же времяпрепровождению.

Из этого я понимаю, какую великую пользу приносит хорошее общество; и я уверена, что если бы в этом возрасте я общалась с добродетельными людьми, моя добродетель осталась бы незапятнанной; ибо, если бы в этом возрасте кто-нибудь научил меня бояться Бога, душа имела бы силы, чтобы не пасть. Позже, вовсе потеряв эту боязнь, я сохранила боязнь только в отношении своей чести, во всем, что бы я ни делала, приносившую мне муку. Думая, что никто об этом не узнает, я отваживалась на многие вещи, весьма противные ей и Богу.

6. Сначала, мне кажется, сказанные вещи мне вредили, и в этом должна была быть вина не ее (девушки – Примеч. пер.), а моя; ибо потом хватало моей собственной склонности к дурному, и к тому же я имела служанок, у которых во всем дурном находила полную поддержку; так что, если б какая-либо из них дала мне добрый совет, я бы, вероятно, извлекла из этого пользу, но их ослеплял интерес так же, как меня увлечение. И ведь я никогда не была склонна к большому злу – потому что к вещам бесчестным питала природное отвращение, – разве что к развлечениям приятной беседой; но когда возникал соблазн, опасность была близка, и я подвергала ей [также] моего отца и братьев. От всего этого Бог освободил меня таким образом, что было ясно: Ему хотелось против моей воли, чтоб я не погибла совсем, хотя это не могло быть настолько тайным, чтобы не нанести большой урон моей чести и не вызвать подозрений у моего отца. Ибо, мне кажется, не прошло трех месяцев со времени моего вовлечения в эту суетность, как меня перевезли в один из монастырей этой местности[256], где воспитывались такие же, как я, хотя и не со столь испорченными нравами; и это [было сделано] в такой большой секретности, что только я и один родственник об этом знали, потому что они ждали благоприятного стечения обстоятельств, чтобы это не казалось неожиданностью: ибо после того, как моя сестра вышла замуж[257] и я осталась одна без матери, [оставаться в доме] было нехорошо[258].

7. Столь безмерной была любовь, которую мой отец питал ко мне, и столь великим мое лицемерие, что он не мог поверить в мою большую испорченность и никогда не гневался на меня. Так как это продолжалось недолго, хотя кое-что было ясно, ни о чем нельзя было сказать с определенностью; ибо, поскольку я так боялась за свою честь, все мои старания заключались в том, чтобы это было тайной, и я не сознавала, что это нельзя утаить от Того, Кто все видит. О мой Боже, сколько вреда совершается в мире от пренебрежения этим и от надежды скрыть то, что делается против Вас! Я твердо знаю, что многих бед можно было бы избежать, если б мы поняли, что дело состоит не в том, чтобы мы остерегались мужчин, а чтобы остерегались Вашего недовольства.

8. Первые восемь дней я сильно огорчалась, и больше от подозрения, что о моей суетности известно, чем оттого, что там находилась; ибо я уже была утомлена [прежней жизнью] и всякий раз имела великий страх перед Богом, когда ранила Его, и стремилась сразу исповедоваться.

[Сначала] я испытывала беспокойство, через восемь же дней, или, думаю, даже меньше, мне стало намного радостнее, чем в доме отца. Все были мною довольны, потому что Господь даровал мне милость дарить радость всюду, где бы я ни находилась, так что меня очень любили. И хоть тогда я в высшей степени враждебно относилась к тому, чтобы стать монахиней, я радовалась, когда видела столь добродетельных монахинь, коих было премного в этом доме – великой скромности, благочестия и воздержанности.

9. При всем этом дьявол не переставал меня искушать и искать людей за стенами монастыря, для того чтобы они тревожили меня записками. Поскольку возможностей было мало, это скоро прекратилось, и моя душа вновь начала приучаться к добру, присущему мне в детстве, и я поняла, какую милость являет Бог тому, кого помещает в общество добрых людей. Мне кажется, что Его Величество[259] словно раз за разом пытались снова обратить меня к Себе. Да будьте благословенны Вы, Господь, который столько меня терпел! Аминь!

Одно, кажется, могло бы быть мне каким-то оправданием – если б за мной не было столько грехов – это то, что мне казалось, будто отношения с человеком, который собирается вступить в брак, могут завершиться добром[260]. И мне говорили те, кто меня исповедовал, и другие люди, и по-всякому меня убеждали, что я не иду против Бога.

10. С теми из нас, которые не приняли обет, спала одна монахиня[261], та самая, через которую Господь, мне кажется, стал даровать мне свет, как я сейчас расскажу.

1. Затем, начав наслаждаться доброй и святой беседой этой монахини, я радовалась, слушая, как хорошо она говорила о Боге, ибо она была очень скромна и свята. Мне кажется, я никогда не отказывалась от радости слушать это. Она стала рассказывать мне, как пришла к тому, чтобы стать монахиней, просто читая то, что говорит Евангелие: «Ибо много званых, а мало избранных»[262]. Она говорила мне о награде, которую Господь дает тем, которые оставляют все ради Него.