– Да воздастся ей за благочестивые дела ее, – ввернула Новинья.

– Да, она добродетельная женщина. Как ты.

Новинья презрительно вскинула голову:

– Только не я. Мои благочестивые дела принесли только горе.

– Но он выбрал тебя и любил, был отцом детям, которые уже дважды теряли отцов, любил их, он и сейчас остается твоим мужем, но дело в том, что тебе он больше не нужен.

– Как ты можешь говорить такое? – гневно воскликнула Новинья. – Как можешь ты знать, что мне нужно?!

– Ты сама это знаешь. Ты знала это, когда пришла сюда. Ты поняла это, когда Эстеву умер в объятиях того отцовского дерева, Воителя. Твои дети давно уже живут собственными жизнями, и ты не можешь защитить их, и Эндер не может. Ты до сих пор любишь его, а он тебя, но семейная часть твоей жизни завершилась. Он больше не нужен тебе.

– Это я никогда не была нужна ему!

– Он отчаянно в тебе нуждался, – настаивала Валентина. – Ты была так сильно нужна ему, что ради тебя он отказался от Джейн.

– Нет, – возразила Новинья. – Ему нужна была моя потребность в нем. Ему нужно было чувствовать, что он заботится обо мне и защищает меня.

– Но ведь тебе уже больше не нужны ни его забота, ни защита?

Новинья отрицательно покачала головой.

– Тогда разбуди его, – попросила Валентина, – и отпусти.

Новинья вдруг вспомнила все те дни, когда ей приходилось хоронить близких. Она вспомнила похороны своих родителей, которые умерли, спасая Милагре от десколады во время первой страшной эпидемии. Она подумала о Пипо, замученном, живьем освежеванном свинксами, которые думали, что он, как и они, станет деревом, только не выросло ничего, кроме боли, боли в сердце Новиньи, потому что именно она обнаружила то, что направило Пипо к пеквениньос той ночью. А потом был Либо, тоже замученный насмерть, как и его отец, и снова из-за нее. И Маркано, которого она заставила страдать и причинять страдание, пока наконец он не умер от болезни, которая убивала с детства; и Эстеву, который позволил своей вере привести его к мученичеству, так что и он теперь стал венерадо, как ее родители, и, без сомнения, однажды будет канонизирован, как и они.

– Мне больно отпускать людей, – заявила Новинья с горечью.

– Не понимаю, как это возможно, – снова возразила Валентина. – Ни про кого из тех, кто у тебя умер, ты не можешь честно сказать: «Я его отпустила». Ты цеплялась за них зубами и ногтями.

– И что из того? Все, кого я любила, умирали и бросали меня!

– Это не оправдание, – твердо сказала Валентина. – Все умирают. Все уходят. Имеет значение только то, что было создано вами вместе, до того, как они ушли. Имеет значение только та их часть, которая осталась в тебе, когда они ушли. Ты продолжила работу твоих родителей и работу Пипо и Либо, ведь ты подняла детей Либо, разве не так? А частично они были и детьми Маркано, разве нет? Ведь в них осталось что-то и от него, и не только плохое. А что касается Эстеву, то его смерть, как мне кажется, дала хорошие всходы, но вместо того, чтобы дать ему уйти, ты продолжаешь злиться на него. Ты злишься из-за того, что он создал нечто более значимое для него, чем сама жизнь. И еще из-за того, что он любил Господа и пеквениньос больше, чем тебя. Ты продолжаешь цепляться за них всех. Ты никого не отпустила.

– Так ты ненавидишь меня за это? Может быть, ты и права, но такая уж моя жизнь – терять, терять и терять.

– Почему бы тебе на этот раз, – предложила Валентина, – не отпустить птичку на волю, вместо того чтобы держать ее в клетке, пока она не умрет?