– Это повод называть в его честь улицы и открывать памятник?
– Возможно, есть что-то, чего мы не знаем?
– Намекаешь, что он был в активном сопротивлении?
– Вряд ли. – Сергей задумался. – Вряд ли. А что, в Германии все радостно принимают памятники и всё новые и новые книги о подвигах Эрвина Роммеля?
Не все.
За некоторое время до съемок в Штутгарте я прочитала несколько материалов в местной прессе. Всё-таки были те, кто не желал мириться с тем фактом, что Эрвин Роммель – национальный герой, память о котором нужно трепетно беречь и увековечивать. К примеру, «Казармы Роммеля» в 2007 году под давлением общественности были переименованы: оказалось, что в конце девяностых годов на эту тему развернулся целый диспут, в котором участвовали Berliner Zeitung, Frenkfurter Rundschau и другие уважаемые в Германии печатные издания.
Недовольство некоторых граждан памятником Эрвину Роммелю в Хайденхайме началось еще раньше, чем разгорелся скандал с казармами. В 1985 году активисты Friedensbewegung125 накрыли памятник черным саваном, на которым белыми буквами было написано «Dem NAZI-Helden ein Denlmal?»126. Спустя двадцать три года, в 2008 году, неизвестные вандалы «подправили» баллончиками надпись на памятнике. Так, вместо «Generalfeldmarschall ERWIN ROMMEL» появилась другая – «FASCHIST Genelalfeldmarschall ERWIN ROMMEL NAZI-SAU»127. Ущерб памятнику власти тогда оценили в 1000 евро.
Личность генерала, которым после войны так гордились, у третьего и четвертого поколения вызывала недоумение, и согласовать службу Гитлеру и рейху с тем, что Роммель был «хорошим парнем», у молодежи, взросшей на почве, пропитанной терпимостью, никак не получалось. Более того, Роммель скорее напоминал им о грязных страницах истории своей страны, которая не была столь кристально толерантна, как толерантна Германия сейчас. Да, в своей толерантности нынешние немцы, наверное, порой переходят все границы, как их предки в своей нетерпимости.
Дом единственного сына генерал-фельдмаршала Эрвина Роммеля, Манфреда, стоит на тихой улочке в престижном районе Штутгарта. Для жилища градоначальника, пусть и вышедшего на пенсию, этот дом показался мне излишне скромным. Вокруг него нет ни высокого забора, ни видеокамер, ни проволоки с током, ни даже таблички, предупреждающей о злой собаке. Вдоль извилистой дорожки ползет металлический поручень: бывшему мэру, видимо, тяжело подниматься.
Стоя на пригорке, я разглядывала черепичную крышу двухэтажного дома в баварском стиле и думала о том, о чем думает среднестатистический россиянин, находясь у дома немецкого градоначальника: это были непечатные мысли о том, отчего здесь, в Германии, всё так замечательно правильно и просто – ни «мерседесов», ни мигалок, ни охраны, лишь простор, ясное небо над крышей, молодые яблони и изящные кипарисы, чередующиеся с кустами роз…
Территорию вокруг дома было трудно назвать огромной – и то же время она не производила ощущения крохотного кусочка земли. Она была обустроена и ухожена – видимо, садовник наведывался сюда регулярно.
Я нажала на кнопку звонка, и маленькие воротца, скорее элемент декора и обозначение границ частной собственности, чем попытка оградить участок от любопытных глаз прохожих, открылись. Мы с Сергеем и оператором сошли вниз по дорожке и оказались у входа в дом. Слева от входной двери стояла огромная деревянная скамейка: мне тут же подумалось, что неплохо было бы упросить чету Роммелей выйти и посидеть на ней, чтобы получился хороший кадр: мы снимем их сверху – с дорожкой, спускающейся к дому, через кипарисы и кусты роз…
Если только Манфред сможет выйти из дома…
Дверь открылась, и на пороге возникла пожилая женщина. Она мягко улыбнулась, по-старчески хихикнув, не без некоторого милого кокетства: «Здравствуйте! Я – Лизелотте Роммель» – и протянула сухую загорелую руку для приветствия.
Передо мной стояла типичная немка. Мне показалось, что фрау Роммель далеко за семьдесят. Судя по всему, Лизелотте и в юности не отличалась броской красотой, но она определенно была мила и трогательна. На ней была белоснежная хлопковая майка, поверх которой хозяйка дома надела темно-синюю хлопковую кофточку с изящным кружевом вокруг отточий пуговиц. На шею Лизелотте повесила кокетливые бусики из темно-синих кругленьких пластмассок.
На безымянном пальце правой руки Лизелотте красовалось простое широкое золотое кольцо: немецкие украшения зачастую вообще грубоваты. В кольцо был вделан зеленый камушек – совершенно точно не изумруд, скорее не самый дорогой нефрит. Похожее кольцо я позже заметила на руке у Манфреда, что утвердило меня в мысли о том, что мы – в доме образцово-показательной семьи, которая привыкла проповедовать традиционные ценности и теперь не мыслит своей жизни без них.
Лизелотте пригласила нас в дом, смущаясь и мило хихикая, наверное, от некоторого нервного напряжения. Она казалась несколько заполошной, но активной и деловой, и мне стало ясно, что Манфред Роммель – в надежных руках.
– Как себя чувствует герр Роммель сегодня? – поинтересовалась я, входя в дом вслед за хозяйкой и ощущая, что внутри нет кондиционера.
– Нормально, он молодец, – бодро ответила фрау Роммель.
Проследовав за Лизелотте, мы оказались в маленькой прихожей, потом – в небольшой проходной комнате. Стены ее были без обоев, зато все увешаны гравюрами в паспарту и простеньких рамочках, не согласующихся между собой. У окна – старинный деревянный шкаф, на котором красовались старые железные баварские пивные кружки.