— Извините, — вмешался возникший из-за всадников Мерлин в белой холстинковой фуражке и коломянковом кителе. — Я протестую… Они самовольно ушли с концессии, побросали лопаты и носилки… и ушли, воровски бежали. Они посмели! Это большие убытки! Концессия с вас взыщет, господин бек. Безобразие!

— Эй, не пускать! — кричал хаким. — Гоните стадо вниз!

— Прекратите безобразие, — приказал доктор. — Это чудовищно! Кто дал вам право тут распоряжаться?

— А вы? Помилуй бог, господин доктор… Иван Петрович! — лебезил Мерлин. — Я умоляю вас не вмешиваться Объясню потом. А вы, господин бек, поймите, я уполномочен господами концессионерами требовать. Да, да, требовать! И я требую — верните нам нашу рабочую силу!

Мерлин кричал. Кричал бек. Угрожающе вопила толпа. И голос доктора тонул в шуме голосов:

— Не смейте трогать этих несчастных!

Но доктор и не думал сдаваться. Он взывал к беку, к нукерам, к имени эмира Бухарского. Он требовал.

Доктор в конце концов настоял на своем. Его поддержала толпа, и Кагарбек сдался — пятки у него еще сильно болели. Рабочих пропустили в ущелье.

— Честь имею, — козырнул Сергей Карлович — Не знал, что вы такой большой начальник. Вас слушаются! Но вносить беспорядки, мутить, извините, народ, это… это… Я требую, наконец!

— Просить вы можете, но не требовать. Нет. Извольте подчиняться мне. Здесь я — один я — распоряжаюсь. Но готов выслушать вас.

— У нас заграничная концессия — американо-французская. Сто двадцать тысяч десятин в Гиссарской долине. С превеликим трудом мы набрали землекопов, чернорабочих. Наоборот, вы, доктор, обязаны нам помочь. Всех оставшихся в живых следует направить к нам. Здесь в развалинах они все равно перемрут от голода и болезней.

Отстранив рукой дергавшегося Сергея Карловича, доктор протиснулся меж крупами горячившихся коней и прошел к кучке стариков:

— Идемте, почтенные, на Камень Совета. Поговорим. Господин Кагарбек, идемте! Только слезьте с коня. Перед старейшинами не подобает…

Он вовремя подошел к толпе. Как ни были забиты, принижены каратагцы, горе вдохнуло в них ярость бунта. Руки их сжимали камни, дубины. И сколько бы стражники Гиссарского бека ни старались сдержать людей, они не смогли бы. Еще минута — и пролилась бы кровь.

Все прошли через толпу к огромному плоскому серому камню, некогда выкинутому катастрофическим селем из Каратагского ущелья. Старики взобрались на камень.

Попросили сказать слово самого дряхлого старика, как выяснилось, старейшину. Изможденный, задыхающийся, он говорил так тихо, что и непонятно было, как он мог удержать в руках кетмень… А Сергей Карлович, утирая пот белоснежным платком с пунцового лба, пригрозил:

— Не желают работать. А мы их нагаечкой! Нагаечкой!

— Поостерегитесь! Забыли: когда народ в горе…

— Не пугайте, доктор. Мы ученые…

Но вот старик заговорил, и в словах его была сила и гордость.