Командир что-то пробормотал и обратился к Сольдан. Она ответила на мохэском и пихнула подругу в бок:
– Господин Рудже спрашивает твое имя.
– Кымлан. – Не опуская глаз, она слегка поклонилась.
Командир криво усмехнулся и крикнул что-то стражникам.
– Сегодня тебя распределили на стирку, а меня на кухню. Не зевай и работай усердно, командир не терпит лентяев. Накажет, – только и успела шепнуть Сольдан, после чего убежала.
Кымлан никогда в жизни не занималась бытовыми делами, потому что дома всегда были слуги. Как простолюдины стирают белье, она знала лишь по рассказам, а потому украдкой наблюдала за другими женщинами и по их примеру водрузила на голову большую плетеную корзину с грязной одеждой.
Их сопровождали охранники и внимательно следили за рабынями. Стараясь не слишком привлекать к себе внимание, Кымлан исподтишка рассматривала окрестности. Тяжелые ворота со скрипом распахнулись, и попарно связанные рабы вяло потекли на волю. Мужчин сразу отделили и повели направо – в поля на сбор урожая, а женщин – прямо по широкой, хорошо утоптанной дороге. Вероятно, она вела к какому-то крупному поселению. Они находились на границе с киданями, которые после покорения Пуё частично заселили эти земли.
Значит, когда она сбежит, ей придется пройти полосу киданей, а затем попасть в Пуё, которое после завоевательного похода Квангэтхо стало вассальным государством Когурё. Оказавшись на территории Пуё, она сможет расслабиться и почти почувствовать себя как дома. Но все это не имело смысла, пока она не выяснит, как перебраться через забор и ров, оставшись незамеченной стражниками с вышек.
Через несколько сотен шагов рабыни остановились возле бурной горной реки. Кымлан понятия не имела, что делать, поэтому внимательно наблюдала за другими девушками. Они расположились на берегу, достали из корзин одежду, деревянные палки и щелок в кожаных флягах. Обмакнули белье в воду, разложили его на камнях и принялись стучать по нему палками, время от времени поливая раствором.
Кымлан последовала их примеру. Она брезгливо заглянула в корзину, поморщившись от отвратительного запаха грязной одежды, и достала оттуда мужские штаны и рубаху, стараясь не дышать носом. Затем опустила их по очереди в реку и почувствовала, как холод сковал пальцы: вода была просто ледяной. Холодные брызги тут же намочили одежду и лицо, и Кымлан отшатнулась, чтобы не промокнуть до нитки.
Кымлан на удивление быстро устала просто стучать палкой по одежде. Физические нагрузки были ей привычны, но здесь работали мышцы, о существовании которых она до этого момента не подозревала. Спина, плечи и руки ныли, а пальцы закоченели от холода. Это было пыткой. Тренироваться в стрельбе из лука куда проще! Она с тоской вспомнила теплый дом Мунно, вкусную еду и уважение, с которым он к ней относился. Плен в мохэском племени теперь казался ей настоящим отдыхом.
Как только Кымлан ненадолго остановилась, чтобы перевести дух, она тут же получила тычок в спину и недовольный окрик охранника. Как оказалось, работать нужно было без перерыва целый день. К вечеру она была так голодна и вымотана, что обратный путь до деревни казался непосильным испытанием. Хоть она и привыкла к нагрузкам, это была изматывающая, монотонная работа, после которой хотелось лишь упасть и не двигаться.
На обратном пути корзины с мокрой одеждой, казалось, весили несколько десятков кын[6], и Кымлан едва передвигала ноги, с трудом удерживая на голове тяжелую ношу. В таком состоянии она не сможет победить ни одного мохэсца. Может, именно поэтому рабов изматывали до полусмерти? Чтобы убить в них не только стремление сбежать, но и желание жить?
Остальные рабыни тоже выглядели измученными и безучастными. Но самое ужасное в том, что в их глазах совершенно не горело жизни, как будто кто-то напрочь лишил их собственной воли. С Кымлан никто ни разу не заговорил, да и между собой женщины почти не разговаривали. Каждый нес свою ношу в одиночку, даже не надеясь на освобождение.
Однако проходили дни, но ничего не менялось. Кымлан по-прежнему смертельно уставала, жадно съедала скудный ужин и вместе со всеми рабынями возвращалась в барак. Там, лежа на твердой скамье, она ежилась от холода, пока неизмеримая тоска захватывала сердце. А перед глазами вставали стены родного дома, строгое лицо отца, роскошные коридоры дворца, зеленые холмы, огромное ветвистое Дерево рода и бескрайние воды реки Тэдонган. Принц Наун, принцесса Ансоль, нянюшка… Образы любимых людей с каждым прожитым днем отдалялись все больше, скрываясь в густом белесом тумане. Казалось, ее прошлая жизнь была лишь прекрасным видением, и если бы не Сольдан, которая вечерами с азартом расспрашивала о Когурё, то Кымлан бы точно уверилась, что родина ей приснилась.
Сольдан была единственной, кто держал ее на плаву в этом аду. Она оказалась очень проворной и сообразительной девочкой, которая не раз выручала Кымлан и помогала освоиться в деревне. Она была живой, подвижной и веселой, а еще у нее обнаружился один ценный навык – абсолютно бесшумно передвигаться. На войне это качество на вес золота, однако в деревне рабов вряд ли могло пригодиться. Но, что самое главное, в ее глазах не было той покорности судьбе, которая сквозила в тусклых взглядах всех обитателей деревни.
Каждый день Сольдан с воодушевлением учила Кымлан мохэскому. Сначала у нее получалось неважно – было тяжело выговаривать непривычные звуки, столь непохожие на ее родной язык. Однако в какой-то момент обучение пошло гораздо быстрее, и Кымлан стала схватывать на лету. В этом ей помогли и другие рабыни, с которыми волей-неволей приходилось общаться.
Кымлан тянулась к Сольдан, чувствуя непреодолимую потребность опереться хоть на кого-нибудь. Видимо, Сольдан испытывала то же самое, поэтому они подружились. Она тихонько рассказывала об особенностях местности, о характере командира и охранявших их воинов и очень точно описывала слабости каждого из них, которые за пять лет успела хорошо изучить. Кымлан же внимательно слушала, замечая в глазах Сольдан загадочные знаки. Словно та пыталась подвести ее к какой-то мысли, но не решалась сказать об этом прямо.
В конце концов Кымлан устала от недосказанности и спросила: