6 руб. 40 коп. «Каждый – за себя». Распространяется на всех

В середине дня, когда она завтракала и одновременно обедала, в кухню явился Виталий. С утра он где-то пропадал, и вот, нарисовался – насмешливый, уверенный, раскованный. Он ничуть не смущался произошедшим вчера, хотя, впрочем, иного ждать не приходилось – в свои девятнадцать лет он был тем, чем многие подобные ему становятся лишь годам к тридцати.

– Салют, родительница! – усмешливо бросил он и плюхнулся на табуретку. Откинулся спиной на стену, вытянул с наслаждением длинные, обложенные фирменными «варёнками» ноги. – Ба! Да мы дуемся никак! Зря, зря, маман.

«Маман» молчала, мрачно ковырялась вилкой в тарелке. Виталий с интересом наблюдал за ней. Помолчав некоторое время, окликнул:

– Мать, а мать! Ну чего ты? Ну, хочешь, повинюся, хочешь, прощения попросю? Хочешь?

– Да иди ты… Вместе со своим попросю – буркнула Зимнякова. – Дождёшься, прокляну.

Ей жутко хотелось сотворить с сыном что-нибудь дикое: бросить в его ухмылку тарелкой с макаронами, плеснуть чаем из чашки, даже вилкой ткнуть – всё это она проделала бы с большим удовольствием, только…

Только побаливала шея после вчерашнего.

– Небось, деньги закончились? – бросив на стол вилку, не без ехидцы осведомилась она.

– Ох и догадливая ты у меня, маман.

– Так вот не получишь.

– Ой, не торопись с окончательным и бесповоротным, – шутовски дрыгнул коленкой Виталий. – Получу, ещё как получу.

– Откуда такая уверенность? Ты что, в сберкассе сидишь и в руках у тебя сберкнижка на десять тысяч?

– Во-во, в ней самой, в сберкассе, а ты – моя сберкнижка, и не на десять тысяч, а на…

– Ну и сукин же ты сын! – не выдержала она.

– Ну зачем же так строго к себе, мамаша? – расхохотался Виталий и от удовольствия даже кроссовками по полу засучил.

Потемнев от злости и унижения, Зимнякова с ненавистью смотрела на его загорелое цветущее лицо, которое она так когда-то любила, которое она так часто прижимала к своей груди, зарываясь пальцами в густые вьющиеся волосы. Вдыхая любимый их запах. Теперь от всего этого не осталось ни крохи, зато пришли злоба и ненависть, ненависть и злоба. Да ещё когти унижения, да чувство бессилия что-либо изменить.

Виталий взглянул на неё, оборвал хохот. Прицелился взглядом. Процедил:

– Мне нужны башли. Неужели не ясно? Причём много. Тысячу. Не, две… Хочу уехать, развеяться.