Тайрон ухмыльнулся.

– Никак. Ну что, по рукам?

«Питер, не дури! Питер, ты не сможешь!»

– По рукам, – кивнул он с ощущением, что смотрит кино по галовиду.

Только в главной роли почему-то он сам.

К тому моменту, как огромный зал начал наполняться людьми, у Питера уже зуб на зуб не попадал от холода, но одеваться было как-то неловко. Он так и не ушел с арены, опасаясь, что уже не найдет мужества снова на нее выйти, и ходил взад-вперед с независимым видом, скрестив руки на груди.

Тайрон куда-то исчез, но он, конечно, наблюдает, в этом Питер не сомневался. Люди все прибывали и прибывали, болтая на ходу; то здесь, то там вспыхивали потасовки, быстро переходящие в драки – разнимать их никто не торопился.

Воздух, казалось, звенел от напряжения. Питер видел бесчисленные глаза, сверкающие за границей светового круга, ощущал на своем обнаженном торсе взгляды, колкие, как электрические разряды. Кто бы мог подумать, что без одежды ощущаешь себя настолько беззащитным? Он старался не думать о том, что сейчас его быстро и жестоко изобьют – драться он совсем не умел и понимал, что опытному бойцу ничего не сможет противопоставить.

Внезапно раздался такой звук, словно кто-то со всей дури ударил молотком по металлической пластине. Питер едва сдержался, чтобы не закрыть уши руками, но зрители наоборот, радостно заверещали. Вообще в Трущобах все было грубым, резким, бьющим через край, полным свирепой и безудержной жизни. Осветительный шар над ареной вспыхнул ярче и, словно обезумев, запульсировал разными цветами.

– Добро пожаловать на скромный междусобойчик! – прогремел над головой Питера низкий голос, в котором он без труда узнал Тайрона. – И у нас уже есть первый желающий попытать свои силы. Как вам этот цветочек?

Толпа завыла, заулюлюкала, в сетку полетели куски мусора, камни и всякая дрянь.

– Эй! – возмущенно крикнул Питер, но никто его не услышал.

– Открою вам тайну, – доверительно продолжал Тайрон, – цветочек сегодня заявился к нам прямиком из Оморона – поэтому он такой лощеный.

Сердце Питера екнуло. В тошнотворном цветном мигании он различал на обращенных к нему худых, грязных лицах, обезображенных ромбовидными татуировками на лбу, выражение удивления, быстро переходящее в ярость. И Тайрон поспособствовал этому переходу:

– Как видите, сеги по-прежнему считают, что можно вышвырнуть нас, смешать с грязью, заставить жрать с голодухи собственных детей – а они будут приходить и уходить, когда вздумается, чтобы полюбоваться нашими мучениями!

Толпа взвилась, точно лошадь, которую хлестнули плетью между ушами. Крики и проклятия неслись со всех сторон, сливались, переходя в завывания и хрипы, не имеющие ничего общего с человеческой речью. Если бы не сетка, Питера, наверное, уже разорвали бы в клочья, но она пока держалась – как и двое здоровенных охранников возле входа на арену. В руках одного из них блеснула уже знакомая Питеру серебристая трубка – видя ее, люди не осмеливались приблизиться, несмотря на обуревавшую их злобу.

– Ну что, ребята? – голос из громкоговорителей с легкостью перекрыл оглушительный шум. – Кто покажет этому цветочку, что ему следовало искать развлечений в другом месте?

Под одобрительный рев куча желающих бросилась ко входу на арену – и была грубо отброшена охранниками, не скупившимися на пинки и удары. Брызнула кровь, уши резанул дикий визг – кого-то смяли, по кому-то прошлись в свалке.

Оглушенный Питер едва чувствовал свое тело. Все это настолько напоминало те несколько дней за Барьером, когда они с отцом искали маму, что он просто оцепенел от ужаса, во рту стало сухо, как в пустыне.

И тут какой-то человек прорвался мимо охранников и выскочил на арену. Дверь за ним тут же захлопнулась, напор толпы спал – все спешили занять лучшие места.