– Сколько же романтики и счастья вокруг! Мне так приятно купаться в этом ощущении любви! Эти частички истинной жизни дарят нам надежду на лучшее. – Агата отпила из бокала. – Какой замечательный портрет вашей матери, Эдж! Жена лорда Эндрю – настоящая художница. И все-таки я просто обязана увидеть тот знаменитый портрет лорда Эндрю, ведь пока я ознакомилась лишь с гравюрой. Мне говорили, что в оригинале ничего не прикрыто листьями. Это правда?
– Я не видел тот портрет, – ответил Эдж.
– Я слышала, что именно в те моменты, когда он позировал для картины, и расцвела их любовь. – Агата посмотрела на Эджа: – А когда влюбились вы?
– Не могу назвать точного мгновения, – ответил Эдж. – Помню, как делал уроки в саду и все время думал о Лили. Так что, возможно, я влюбился много лет назад. Может быть, еще в детстве, когда она угостила меня апельсиновым бисквитом.
Крамп вскинула брови:
– Это так вдохновляет! И вы влюбились в него в тот же самый момент? – Она сосредоточила внимание на Лили.
– Я тоже не могу сказать, когда точно это произошло. Только помню, что мне очень хотелось съесть все те апельсиновые бисквиты, а я все-таки поделилась с ним. Наверняка я любила его уже тогда.
– Позвольте нам оставить нашу личную жизнь при себе. – Эдж повернулся к Агате: – Что вам особенно понравилось среди картин?
Агата покачала головой и понизила голос:
– На картинах нельзя изображать зубы. Лоуренс никогда этого не делает.
– Признаки счастья на лице украшают портрет, – заметил Эджворт.
– У некоторых из нас не так много поводов для счастья, как у других, – вздернула подбородок Крамп. – Я слышала, она написала крайне непристойный портрет Боудикки и выставила его в Сомерсет-Хаус.
И она вздрогнула от возмущения.
– Не видела ничего подобного, – отозвалась Лили. По правде сказать, она даже не слышала о подобной картине Беатрис.
– А мне особенно нравится, как Беатрис удалось передать мамины серьги, – высказал мнение Эдж. – Хотя мне казалось, они немного скромнее.
Глаза Крамп округлились, она кивнула и поспешила отойти.
После того как гости разъехались, мужчины остались в торжественном зале.
Брат Эджа Эндрю уселся напротив него, а их кузен Фоксворти взгромоздился на подлокотник кресла. Эдж отказывался понимать, как сестра его матери могла произвести на свет такого пройдоху. Хотя нет, это можно было объяснить. Отец Фокса не привил сыну необходимое чувство долга. В свое время граф умчался куда-то на поиски приключений, да так и не вернулся.
– Что за пристрастие к этим бисквитам? – поинтересовался Фоксворти. Он уставился на бисквит в своей руке, прищурившись, словно разглядывал какую-то букашку. – Лимон. Это мне нравится. Когда я гостил у Эджа, каждый день видел повсюду тарелки с апельсиновыми бисквитами. – Он забросил в рот кусок лакомства, проглотил и прижал ладонь к груди, а другой издевательски похлопал себя, изображая бьющееся сердце. – Двух моих кузенов, Эджа и Эндрю, стрелы Купидона сразили прямо ниже пояса.
– Пусть тебе точно так же повезет, – невозмутимо ответил Эндрю и тут же повернулся к своему брату: – Так как же это случилось?