Однажды перед самым началом лета Йон все же зашел в школу на праздник по случаю окончания учебного года. Пришел посмотреть на тех, с кем расстался семь месяцев назад, еще раз посмеяться над преподавателями, но главное, потому что знал, что там подают очень вкусные пирожные и сладкий фруктовый сок, причем совершенно бесплатно. Вручали различные призы: за товарищество, спортивные достижения, награды по разным предметам, а также главную премию — «Почетный ученик года», которую получал тот, чей средний балл оказался самым высоким. Йон никогда не мог претендовать на награды, «потому что система дрянная», повторял он любому, кто хотел его слушать.

В этом году почетную медаль завоевал Ричард Бочетти, «сынок итальяшки», как говорили Йон и другие столь же мало утонченные мальчишки. Парень он был неплохой, Йон его хорошо знал, потому что учился с ним в одном классе. Ричард даже предлагал ему свою помощь, думая, что Йон плавает по математике и по английскому, но потом понял, что тот запустил большую часть предметов. Но Йон был слишком горд, чтобы принять помощь, к тому же, учеба его не интересовала. Ричард же, воспринимавший школу всерьез, раздражал его своими идиотскими речами, утверждая, что учеба является «единственным социальным трамплином, достойным этой страны». В общем-то он был славным парнем, Йон не мог этого отрицать, однако он немного надоедал своим наивным стремлением всегда видеть стакан наполовину полным и желанием внушить всем надежды на успех. Единственный, но оглушительный провал он потерпел на почве ухаживания за девчонками. Благодаря безупречной стрижке, очкам в толстой оправе и идеально отглаженным рубашкам он больше напоминал ирландцев, выдрессированных на поступление в престижный университет Восточного побережья, чтобы затем сделать блестящую политическую карьеру, что стало модным в последнее время, нежели сына итальянских иммигрантов, воспитанного в затерянной деревушке. Ричард не имел ни чувства юмора, как его отец, ни обаяния, как его мать, и в плане ухаживания его страх граничил с неврастенией. Но в тот день, увидев его в самом лучшем блейзере, гордым и сучащим ногами от нетерпения в ожидании, когда его позовут на сцену, Йон догадался, что Ричард уже пользуется успехом у женского пола. Потому что девчонки похожи на мошек, всегда летящих на свет, рискуя обжечь крылышки и окончить жизнь обгорелой карамелькой, думал он, презрительно кривя губы. Это сильнее их: когда какой-нибудь мужчина вырывался вперед, даже совсем чуть-чуть, их это раззадоривало, словно детвору сочные яблоки на ежегодной ярмарке в Вичите.

Ричард Бочетти так нервничал, что стакан за стаканом пил лимонад, смачивая горло, которое тут же пересыхало снова. Он хотел, чтобы его благодарственная речь учителям и товарищам прозвучала четко и ясно, ведь это венец его юной жизни, мгновение, которое он запомнит навсегда, и он должен быть на высоте. Но пока одного за другим вызывали лауреатов по математике, истории и английскому, Ричарду приспичило в туалет. До того как назовут его имя, оставалось немного времени, и он поспешил облегчить свой мочевой пузырь, не заметив, что писсуар рядом занимает Йон Петерсен.

— Теперь на тебя все девчонки будут пялиться, ты это знаешь? — поинтересовался Йон.

— А, это ты? Давно не виделись! Почему ты больше не ходишь в школу?

— Предпочитаю работать. Теперь за то, что я каждый день торчу в четырех стенах, мне по крайней мере платят.

— То, что ты сейчас сказал… Ты правда так думаешь?

— Что девчонки будут смотреть только на тебя? Уверен. Если ты поведешь себя грамотно, летом сможешь всунуть многим. У тебя есть машина?

— Нет, я еще несовершеннолетний, да и денег у меня нет.

— А я вкалываю, чтобы купить себе тачку. Мне уже шестнадцать, возраст нормальный, вот я и экономлю каждый день. А в сущности, это не важно. Сейчас тебя вытащат на свет, и ты засияешь так, что они среди бела дня на тебя набросятся, лишь бы затащить в кусты.

Ричард был вне себя от услышанного. У него даже дыхание перехватило. Внезапно он почувствовал что-то горячее и мокрое у себя на ноге, и понял, что Йон мочится на него.

— Впрочем, меня раздражает, что ты так просто их притягиваешь, — все тем же ровным тоном признался юный Петерсен, стараясь как можно обильнее оросить Ричарда, вплоть до низа его отглаженной рубашки.

Тот был так поражен, что даже не мог пошевелиться. Йон застегнул ширинку и дружески похлопал мальчика по плечу.

— Извини, я уронил несколько капель на твои начищенные ботинки.

На улице в микрофон выкрикнули имя Ричарда Бочетти, и следом раздался гром аплодисментов.

— Думаю, это твой час славы, — произнес Йон, силой выталкивая мальчика из туалета.

Так как распашная дверь туалета находилась неподалеку от подмостков, толпе хватило десяти секунд, чтобы отыскать глазами юного лауреата и начать выкрикивать его имя, приглашая подняться на сцену. Но тут все заметили, что он мокрый, и идет враскорячку, словно наделал в штаны. Один за другим раздались унизительные возгласы. Голоса смолкли, наступила тишина, изумленное «О-о!» вылетело из округлившихся губ, пальцы сложились в глумливые жесты, и вскоре все хохотали, захлебывались смехом, потешаясь над вонючкой Ричардом, как его стали называть с этого дня.

Ричард Бочетти так и не оправился от такого удара. Все лето он провел взаперти, в родительском доме и отказался вернуться в школу на последний год обучения, поставив крест на университете. Сначала он работал в бухгалтерской фирме, а потом уехал из Карсон Миллса в Вичиту, где занялся мелкими подработками. Никто никогда не узнал, явился ли приступ ревности в школьном туалете причиной того, что жизнь Ричарда Бочетти приняла столь неожиданный оборот, который многие назвали бы «неудачным». Наши судьбы иногда зависят от сущего пустяка, и Ричард стал убедительным тому примером, но такие мелочи, равно как и многое другое, Йона Петерсена никогда не волновали.

Как Йон и сказал Ричарду, он упорно работал, чтобы купить свою первую машину. Половину своего заработка он отдавал Ингмару, что быстро успокоило гнев старого фермера: тот вспылил, когда узнал, что внук бросил школу. И в первую неделю июля Йон уже смог приобрести желтый выцветший кабриолет «Плимут Бельведер», со счетчиком, отсчитавшим немало лет, и сиденьями с потрескавшейся кожей, весь в ржавых пятнах. Впрочем, мотор урчал как новенький. Машина стала его спасением, его первой настоящей победой. Каждый раз, когда он забирался внутрь, чтобы насладиться запахом старой кожи, или поворачивал ключ зажигания, вслушиваясь в мерное гудение двигателя, он тотчас вспоминал о многих тысячах ударов битой, нанесенных им по висевшим на крюках тушам, и это воспоминание наполняло его гордостью. Его машина пропахла потом ненависти. Йон проводил в ней массу времени, и те, кто видел, как он спускается с холма на своем болиде, утверждали, что тем летом он проехал больше километров, чем все поставщики молока, вместе взятые.

Действительно, катался он много, прежде всего потому, что ему нравилось ощущение абсолютной американской свободы, а также чтобы держаться подальше от Карсон Миллса — зимой он понял, что больше не может спокойно жить дома и если он хочет продолжать свои ночные прогулки, чтобы подсматривать за жизнью людей, ему надо делать это там, где его никто не знает.