884 Если я столкнусь с этой проблемой в ходе анализа, то могу сказать пациенту: «Что ж, давайте подождем и посмотрим, каковы будут сновидения; быть может, вмешаются высшие силы – через болезнь или смерть. Ни в коем случае не принимайте решений. Мы с вами – не Бог».
885 Наделяя тень осознанностью, нужно проявлять крайнюю осторожность и следить за тем, чтобы бессознательное не сыграло с нами очередную шутку и не помешало подлинному противоборству с тенью. Пациент может на мгновение узреть в себе тьму, но в следующий миг уже скажет себе, что все не так плохо, что это пустяки. Или преувеличит свое раскаяние, ведь так приятно лелеять в себе прекрасное чувство раскаяния, наслаждаться им, нежиться, как под теплым пуховым одеялом холодным зимним утром, когда пора вставать. Этот самообман, этот отказ видеть истину показывает, что противоборства с тенью не будет. А при столкновении и с возрастанием осознанности выявляются благие, положительные черты. Поэтому мы должны остерегаться погрязнуть в аффектах – угрызениях совести, меланхолии и т. д., – должны чураться их соблазнов. Достаточно просто гордиться тем, что вы способны испытывать столь возвышенное сожаление. Вот почему люди любят пьесы, фильмы или проповеди, трогающие до слез: это поводы насладиться собственными эмоциями.
886 В ходе нашего обсуждения прозвучало слово «эзотерический». Говорят, например, что психология бессознательного ведет к эзотерической форме этики. Нужно быть осторожными с употреблением подобных слов. Эзотерика подразумевает таинства и сокровенную мудрость. Однако к истинным тайнам не удается даже приблизиться, они неведомы и самим так называемым эзотерикам. Вдобавок от последних требуется – по крайней мере, раньше требовалось – не раскрывать своих тайн. Но истинные тайны и не могут быть раскрыты! Из них невозможно сотворить «эзотерическую» науку – по той простой причине, что они непознаваемы. Ныне эзотерическими называют преимущественно знания искусственные, а не подлинные. Людям нужны секреты, и, понятия не имея о настоящих тайнах, они подделывают эти тайны. Но подлинная мудрость приходит из глубин бессознательного, и тогда человек действительно может познать то, что следует хранить в тайне. Здесь снова проступает нуминозный характер нашей реальности. Не мы обладаем тайнами – это тайны обладают нами.
XVIII. Предисловие к книге Тони Вольф «Исследования по юнгианской психологии»[565]
887 Этим предисловием я отдаю долг признательности автору очерков, публикуемых в настоящем сборнике: мы дружили и сотрудничали более сорока лет, вплоть до ее безвременной кончины в 1953 году в возрасте шестидесяти пяти лет. Она принимала активное участие в развитии аналитической психологии с самого зарождения последней, и ей мы обязаны самим выражением «комплексная психология» для обозначения этой области исследований. Вклад автора не ограничивался разработкой практических методов анализа и теоретическими формулировками, о чем убедительно свидетельствуют публикуемые материалы. Она также помогала мне на протяжении сорока лет проводить «молчаливый эксперимент» по групповой психологии (имеется в виду деятельность Психологического клуба в Цюрихе).
888 Эта малочисленная группа (от тридцати до семидесяти участников) была составлена в 1916 году, когда мы вдруг осознали, что аналитическое лечение, включая сюда и «психоаналитический» метод, есть диалектический процесс взаимодействия двух индивидуумов, и, следовательно, его результаты неизбежно являются односторонними с коллективной и социальной точек зрения. Индивидуальность аналитика представляет собой лишь одну из бесконечных возможностей приспособления, предлагаемых и обусловливаемых жизнью. Не следует думать, впрочем, будто анализ подразумевает дискуссию двух индивидуумов, которые в своей глубинной сути безнадежно несоизмеримы, – или что это всего-навсего некая попытка сближения. Человеческая личность, разумеется, не только индивидуальна, но и коллективна, причем до такой степени, что индивидуальность впору трактовать как обездоленное меньшинство. Каждый так называемый нормальный человек относится к виду
889 Благодаря отменно развитому уму и совершенно исключительной психологической проницательности автор одной из первых осознала чрезвычайную важность этой психотерапевтической проблемы и приступила к ее решению с поразительным рвением. Многие годы она председательствовала в Клубе и потому имела уникальную возможность собирать наблюдения в области групповой психологии. Ведь именно в группах заметно, как проявляются те психические события, которые никогда не констеллируются в индивидууме или даже непреднамеренно подавляются. Аналитик-мужчина, например, никогда не сможет составить констелляцию возможных реакций женщины на его месте. В итоге указанные способы поведения остаются латентными; если же вообще проявляются, то недостает критического взгляда, чтобы отделить зерна от плевел. В лучшем случае они остаются, так сказать, висеть в воздухе под видом теоретических рассуждений; они не переживаются в реальности и потому не могут быть признаны такими, каковы они есть. Лишь то, что аналитик осознает благодаря собственному опыту, может стать предметом психологического обсуждения. Другие факты, которые пациент может выдвинуть на обсуждение, если те будут им осознаны, отвергаются из-за бессознательности аналитика, который их попросту «не слышит». Если сумеет отказаться от своего авторитета, он сможет компенсировать свой ущербный опыт опытом другого. Но всегда присутствует опасность того, что он противопоставит психологической реальности какую-либо схему или теорему, поскольку страх ощутить неполноценность мешает ему признать свой недостаток. Эта опасность особенно велика для аналитика, от которого всегда ждут наставлений. В результате очень часто и легко получается, что равновесие между теоретическим предубеждением и некритическим принятием сказанного нарушается, так что аналитик не может различать оправданное и неоправданное сопротивление в поведении пациента.
890 Эта проблема, очень важная на практике, заставила автора обратить особое внимание на типичные способы поведения, особенно среди женщин. Как известно всякому разумному человеку, такого рода типология ни в малейшей степени не направлена на статистическую классификацию; ее цель – дать общее представление о структуре нормальных способов поведения. Перед нами типичные формы реакции, существование которых вполне оправдано и которые не следует рассматривать как патологические только потому, что сам аналитик принадлежит к какому-то другому типу. Типология призвана в первую очередь помогать психологической критике знания. Эмпирическая психология столь богата, что возможно ввести сотни типологических критериев, не придавая ни одному из них особого значения, если только этот критерий не окажется предельно общим и максимально поучительным. Здесь важна критическая попытка удержаться от стремления принимать собственные предрассудки за критерий нормальности. К сожалению, обратное наблюдается повсеместно; говорят, например, что экстраверсия – это «нормально», а интроверсия есть патологический аутоэротизм.
891 Изучение трудностей, которые возникают в группе, обеспечило автора запасом эмпирического материала, который был ею тщательно рассмотрен и истолкован. Подобно индивидууму, группа подвержена влиянию многочисленных типичных факторов – скажем, семейной среды, общества, политики, мировоззрения, религии. Чем больше группа, тем сильнее составляющие ее индивидуумы будут функционировать как коллективная сущность, которая настолько могущественна, что способна довести индивидуальное сознание до точки угасания; сделать это тем проще, если индивидууму не хватает собственных духовных владений индивидуального свойства. Группа и то, что ей принадлежит, прикрывают отсутствие подлинной индивидуальности (так родители выступают заменой всего того, чего не хватает в детях). В этом отношении группа оказывает обольщающее влияние, ибо нет ничего проще, чем сохранять инфантильное поведение или возвращаться к нему. Только тот, кто умеет приобретать собственные духовные владения, защищен от этой опасности.
892 Групповые наблюдения снова и снова подтверждают, что группа искусно вовлекает своих участников во взаимное подражание и взаимную зависимость, тем самым исполняя обещание избавить этих людей от болезненного противостояния самим себе. Люди еще не осознают, что судьба все равно их настигнет, если не прямо, то косвенно. Государство, которое защищает нас от всех угроз, отбирает при этом все, ради чего стоит жить. Нет нужды подчеркивать социальные преимущества жизни в группе, не говоря уже о необходимой и жизненно важной защите, предоставляемой обществом. Они известны всем. С другой стороны, никто не любит и не осмеливается прямым текстом упоминать о негативных последствиях группового существования, поскольку такие разговоры ведут к пугающим фактам самопознания и индивидуации. В ходе любого аналитического лечения, которое стремится быть психологическим процессом диалектики между двумя индивидуумами, неизбежно возникает одиозный вопрос: что мое, а что твое?
893 Ответ на этот вопрос требует тщательного изучения содержаний психики, смыслов и ценностей за пределами коллективных представлений о «должен» и «обязан». Столь необходимое рассмотрение того, что существенно для индивидуума, оказывается первостепенной задачей, ибо никто не может приблизиться к независимости, не осознав собственную уникальность. Вера в общие правила и предписания никогда не побудит человека подняться над коллективным существом, тогда как в действительности он – индивидуум, отличный от других, и потому должен обладать индивидуальным сознанием. Без физического и духовного имущества, которое сопутствует этому обстоятельству, он рискует раствориться в коллективе. Поскольку же такое растворение идет вразрез со специфическим биологическим стремлением человека развивать индивидуально дифференцированное сознание, могут воспоследовать разнообразные вредные воздействия.
894 Чем более «научным» пытается быть наше образование, тем больше оно ориентируется на общие установки и тем самым подавляет индивидуальное развитие ребенка. Одна из этих общих заповедей гласит: «Индивидуальность ребенка должна учитываться и защищаться».
895 Этот принцип, достойный похвалы сам по себе, на практике сводится к абсурду, если многочисленные особенности ребенка не приспосабливаются к ценностям коллектива. Сберегаются и развиваются только особенности, никто не помышляет о том, будут ли они полезны или вредны ребенку в дальнейшей общественной жизни. Ребенка лишают важного опыта, отнимают понимание того, что наличие особенностей не означает их обязательной приемлемости. Дифференциация и оценка требуют от воспитателя столь большого такта, опыта и чувства ценности, что указанное выше правило не может выполняться без опасности для ученика. Вполне возможно, что слишком широкое его применение обернется появлением неадаптированных индивидуалистов, а не индивидуумов, способных приспосабливаться. Первыми правит безжалостное эго, зато вторые признают существование факторов, равных их собственной воле, даже ее превосходящих.
896 Обладание индивидуальными особенностями не есть достоинство или некий ценный дар Природы. Это всего лишь одна из множества черт, она обретает значимость только в той мере, в какой сознание размышляет над нею, ее оценивает и подвергает этическому рассмотрению. Необходимую для этого власть олицетворяет фигура воспитателя. Приходится предполагать, что он и вправду является таким авторитетом. Но он может стать таковым лишь при условии, что совершит над собою акт самопознания. В противном случае дети первыми узнают, что он просто говорит, а не делает. Он имеет право на особенности, лишь если их заслужил; накапливая их, он получает авторитет – иными словами, уверенность в себе и индивидуальность. Но последнего нельзя добиться, потакая своим желаниям.
897 Эти образовательные банальности, похоже, сегодня целиком забыты. Подобное неведение выступает одной из главных причин ужасающего роста преступности среди несовершеннолетних. Поскольку никто не воспитывается на общих предписаниях, поскольку в почете особенности, молодой человек теряет всякое чувство авторитета и тем самым становится жертвой своего внутреннего хаоса недифференцированных ценностей. Развитие личности останавливается, он чувствует себя подавленным, лишенным индивидуальной сути. Вот почему, как ни парадоксально, малолетний правонарушитель изо всех сил пытается восстановить свои неотъемлемые права и даже пускается на преступления, чтобы силой отнять нечто, как будто безраздельно «свое». Это коллективный протест против уравнивающих банальностей так называемого научного мировоззрения и проистекающего из него разрушения инстинктивных и эмоциональных сил.
898 Духовно-нравственная ценность группы измеряется средней ценностью ее отдельных участников. Если те лишены ценности, никакой групповой идеал не поможет. Таким образом, групповой опыт неизменно возвращает нас к вопросу о ценности личности и ее развитии.
899 Соответственно, автор этих очерков обратила свое внимание на психические содержания индивидуумов в группе и на обсуждение этих содержаний с целью развития сознания. Своеобразный характер дискуссий такого рода – неспециалист часто находит их крайне загадочными – объясняется тем, что они носят не философский в общепринятом смысле, а психологический характер. Иными словами, они затрагивают аффекты, эмоции и ценности индивидуумов, а сам предмет обсуждения берется не из абстрактного мира понятий, а из повседневной жизни, из переживаний, мечтаний и фантазий отдельных людей. Обсуждение призвано упорядочить этот хаос разрозненных и непонятных подробностей, оно исследует их глубинные связи с человеческим разумом вообще и сознанием, насколько возможно, опираясь на понимание и на нынешние средства коммуникации. Эта терапевтическая деятельность, конечно, не является философией в обыденном смысле слова, хотя те, кто не знаком с психологическим материалом, постоянно допускают одну и ту же ошибку, смешивая чисто эмпирические и прагматические термины с философскими понятиями или принимая их за метафизические утверждения.
900 Для тех же, кто знаком с указанным материалом, эти очерки будут необычайно поучительными и полезными. Они поведают образованному обывателю многое из того, о чем мало что могут сказать ученые-специалисты. Они отвечают на вопросы, которые заботят наших современников гораздо сильнее, нежели те, на которые дает, как правило, ответы академический ученый. Хотя последнему, конечно, следовало бы в интересах научной объективности исключить из своей деятельности все чувственные ценности, в особенности все субъективные реакции и попытки проникнуть в соседние области знания, в которых он сам является дилетантом, психолог будет неправ, если не станет обращать внимание на эмоциональные связи и аналогии, составляющие сущность душевной жизни. Чтобы начертить внятный рисунок психических событий и многообразных связей между ними, он должен подчеркивать именно те стороны явлений, каковые обеспокоенный специалист стремится исключить из области своего исследования. Поэтому эмпирическая психология сложных явлений занимает особое положение в мире специалистов. Пока специалист, руководствуясь общими принципами, двигается ко все более точному пониманию мельчайших деталей, психолог-эмпирик должен исходить из очень ограниченной области знаний, в которой он сам является единственным специалистом: это область знаний о себе. Но и здесь ему будет чрезвычайно трудно избавиться от предубеждения, что он занимается некоей разновидностью «объективной психологии». При наличии неподдельного таланта в этом отношении он вскоре обнаружит, что его окружает множество других специалистов того же рода, каждый из которых имеет собственное мнение и, подобно ему самому, склонен рассматривать личные предубеждения как общезначимые психологические установки. Однако эмпирическое знание состоит из многочисленных индивидуальных наблюдений множества отдельных наблюдателей, которые предварительно убедились в тождестве своих методов наблюдения, а также в тождестве наблюдаемых объектов. Так как сложные психические явления поддаются поверке экспериментальными методами лишь в минимальной степени, мы должны полагаться на описания процедур и можем лишь пытаться их истолковать посредством дополнения и сравнения. Эта практика полностью противоположна поведению специалиста, который жаждет познать предмет изучения в его истинной сути и во всех подробностях, тогда как сравнительный психолог, желая понять будто бы иррациональные и якобы случайные факты, не должен уклоняться даже от самых очевидных и поверхностных аналогий, сколь бы произвольными те ни казались; эти аналогии служат мостками для психических ассоциаций. Философа, который не интересуется психологией, аналитик пугает тем, что прибегает, с философской точки зрения, к некоей «низшей» философии, а научного специалиста, незнакомого с психотерапевтическими проблемами, он раздражает неточностью и поверхностностью своих «фантастических» аналогий. Вправе ли мы тогда корить за суровость богословов, чьи воззрения аналитик кощунственно трактует как «утверждения» психики, то есть как психические продукты, низводя их на один уровень с положениями прочих религий и фактически заявляя, что они, все до единого, ошибочны?
901 Психологическое лечение, взятое в самом широком смысле, направлено на поиск ценностей, удовлетворяющих психические потребности современного человека и мешающих ему пасть жертвой разрушительного влияния массовой психологии. Такие слова, как «должен» и «обязан», – бесполезные средства, давно утратившие силу. Чтобы найти правильный инструмент, необходимо познать настоящего, цельного человека, а это невозможно без учета всех перечисленных областей знаний, которые непосредственно влияют на индивидуума и его образ жизни.
902 Очерки, собранные в данном издании, отражают усилия автора, предпринятые в этом отношении. Это наглядные примеры стремления комплексной психологии заполнить пробел, созданный вторжением естественных наук в высшее образование человека.