1. Удел индивидуума в современном обществе

488 Что сулит нам будущее? С незапамятных времен этот вопрос занимал умы людей, пусть накал обсуждений далеко не всегда был одинаковым. Исторически сложилось так, что именно в пору физических, политических, экономических и духовных бедствий люди с тревогой и надеждой устремляют взоры в будущее, и тогда множатся ожидания, утопии и апокалиптические видения. Можно вспомнить, например, хилиастические упования[291] эпохи Августа в начале христианской эры или духовные перемены, которыми на Западе ознаменовался конец первого тысячелетия современной истории. Сегодня, когда близится конец второго тысячелетия этой истории, мы снова живем в эпоху, наполненную апокалиптическими образами всеобщего разрушения. Каково значение раскола, символизируемого «железным занавесом» и разделившего человечество на две половины? Что станет с нашей цивилизацией и с самим человеком, если начнут взрываться водородные бомбы или если над Европой распространится духовно-нравственная тьма государственного абсолютизма?

489 У нас нет причин легкомысленно относиться к этой угрозе. Повсюду на Западе присутствуют меньшинства, которые, под прикрытием нашего гуманизма и чувства справедливости, постоянно готовы поднести зажженные факелы к запалам; ничто не может остановить распространение подрывных идей, кроме критического мышления, которым отличается единственный достаточно разумный и психически устойчивый слой населения. Не следует переоценивать плотность этого слоя, которая варьируется от страны к стране в соответствии с национальным темпераментом. Вдобавок она неоднородна от региона к региону, зависит от качества образования и подвержена влиянию щекотливых факторов политического и экономического свойства. Опираясь на опросы общественного мнения, возможно оптимистически оценить верхний предел этого слоя приблизительно в сорок процентов электората. Но не будет необоснованным и чуть более пессимистический взгляд, ибо дары разума и критической рефлексии не входят в число важнейших особенностей человека; даже при наличии разум проявляет себя зыбко и переменчиво, в особенности в крупных политических группах. Масса подавляет прозрение и рефлексию у индивидуумов, а в результате мы неизбежно получим доктринерскую авторитарную тиранию, если когда-либо конституционное государство поддастся приступу слабости.

490 Рациональное рассуждение может с некоторой уверенностью рассчитывать на успех лишь до тех пор, пока эмоциональность ситуации не превышает определенной критической степени. Если же аффективная температура поднимается выше такого уровня, то влияние разума резко ослабляется, его место занимают лозунги и химерические желания-фантазии. Иными словами, возникает своего рода коллективная одержимость, которая быстро перерастает в психическую эпидемию. В этих условиях на передний план выходят все те элементы, существование которых едва допускается как асоциальное в соответствии с правилами разума. Подобные личности отнюдь не редкость, встречаются не только в тюрьмах и сумасшедших домах. На каждый явный случай безумия приходится, по моей оценке, по меньшей мере десять латентных случаев, которые нечасто прорываются в открытую, причем взгляды и поведение таких людей, при всей их мнимой нормальности, бессознательно пребывают под влиянием патологических и извращенных факторов. Медицинской статистики о частоте латентных психозов, конечно же, нет – по понятным причинам. Но даже если их число окажется меньше чем в десять раз, по сравнению с явными психозами и преступностью, относительно небольшой процент населения, который скрыт за этими цифрами, с лихвой компенсируется особой опасностью таких людей. Их психическое состояние сродни состоянию возбужденной группы, подвластной аффективным суждениям и несбыточным фантазиям. К такой среде они вполне приспособлены и, следовательно, чувствуют себя в ней совершенно как дома. Они на собственном опыте изучили язык этих состояний и умеют с ними справляться. Их химерические идеи, подпитываемые фанатическим озлоблением, взывают к коллективной иррациональности, в которой находят плодотворную почву; эти люди высказывают вслух все те мотивы и обиды, которые у более нормальных людей прячутся под масками разумности и проницательности. Поэтому, несмотря на свою малочисленность в сравнении с населением в целом, эти люди опасны как источники инфекции – именно потому, что так называемый нормальный человек обладает лишь ограниченной степенью самопознания.

491 Большинство людей путают «самопознание» с постижением собственных сознательных эго-личностей. Любой, у кого есть хоть какое-то эго-сознание, считает само собой разумеющимся, что знает себя. Однако эго ведомы лишь конкретные содержания, а никак не бессознательное с его глубинами. Люди оценивают самопознание по умению типичного человека из их социальной среды заглядывать в себя, а не по реальным психическим фактам, по большей части от них скрытым. В этом отношении психика ведет себя подобно телу, о физиологическом и анатомическом строении которого средний человек тоже знает очень мало. Живя в нем и с ним, он мало что способен сказать об этом теле; нужны специальные научные знания, чтобы познакомить сознание с запасом сведений о теле, не говоря уже о том неведомом, что существует, но остается вне области познания.

492 То, что обычно называют «самопознанием», поэтому представляет собой крайне ограниченное постижение человеческой психики, во многом обусловленное социальными факторами. Потому-то постоянно сталкиваешься с предубеждением: мол, того-то и того-то не бывает «у нас», или «в нашей семье», или среди наших друзей и знакомых. С другой стороны, встречаются столь же иллюзорные предположения о мнимом наличии качеств, служащих лишь для прикрытия истинных фактов.

493 Посреди просторов бессознательного, избавленных природой от сознательной критики и контроля, мы стоим полностью беззащитными, открытыми всевозможным влияниям и психическим инфекциям. Подобно отражению всех прочих опасностей, мы в состоянии уберечься от риска психического заражения только тогда, когда знаем, что именно нас атакует, как, где и когда именно произойдет нападение. Поскольку самопознание опирается на изучение конкретных фактов, теории здесь почти не помогают. Ибо чем настойчивее теория притязает на всеобщую значимость, тем менее она способна беспристрастно воспринимать отдельные факты. Любая теория, основанная на опыте, обязательно является статистической; она выводит некое идеальное среднее, которое устраняет все исключения с обоих концов шкалы и заменяет их абстрактной средней величиной. Это среднее значение вполне правомерно, хотя не стоит думать, будто оно непременно встретится нам в действительности. Несмотря на это условие, теории трактуют данную величину как неопровержимый и основополагающий факт. Исключения на обоих концах шкалы, сколь угодно фактические, вообще не учитываются в конечном результате, поскольку они нейтрализуют друг друга. Если, например, я определяю вес каждого камешка в гальке и получаю средний вес в 145 грамм, это вряд ли раскрывает передо мною истинную природу гальки. Того, кто искренне верит, что сможет с первой попытки выбрать камешек с таким вот в точности весом, ожидает серьезное разочарование. Совсем не исключено, что, сколько бы ни искал, он так и не отыщет камень идеального веса.

494 Статистический метод показывает факты под углом идеального среднего, но не отражает картину эмпирической реальности. Бесспорно, он воздает реальности должное, но может искажать фактическую истину самым непредвзятым образом. В особенности это верно для теорий, основанных на статистике. Однако отличительной чертой реальных фактов является их индивидуальность. Не стану далее углубляться в подробности, скажу лишь, что реальная картина образуется только исключениями из правил; следовательно, абсолютная реальность носит преимущественно характер нерегулярности.

495 Эти соображения следует иметь в виду всякий раз, когда речь заходит о теории, служащей руководством к самопознанию. Нет и не может быть самопознания, основанного на теоретических предположениях, ибо объектом познания выступает индивидуум – относительное исключение и нерегулярное явление. Значит, не всеобщее и регулярное характеризует индивидуальное, а наоборот, единичное есть мера всего. Индивидуума следует понимать не как «возвратную» единицу, а как нечто уникальное и единичное, как что-то такое, что в конечном счете не может быть ни познано, ни сопоставлено ни с чем другим. При этом человек как представитель своего вида может и должен описываться как статистическая единица, иначе о нем нельзя было бы сказать ничего общего. С этой точки зрения его надлежит рассматривать как сравнительную единицу. Так возникает универсально значимая антропология или психология – в зависимости от выбранной науки – с абстрактной картиной человека как средней величины, избавленной от всех индивидуальных признаков. Но именно последние чрезвычайно важны для понимания человека. Если есть намерение понять отдельно взятое человеческое существо, нужно отбросить все научные знания о среднем человеке и отвергнуть все теории, нужно занять новую, совершенно беспристрастную позицию. К задаче понимания надо подходить свободно и непредубежденно, vacua et libera mente[292], а вот познание человека (или познание человеческого характера) предполагает у исследователя наличие знания о роде человеческом как таковом.

496 Идет ли речь о понимании ближнего или о самопознании – в обоих случаях нужно отринуть все теоретические предположения. Поскольку научное знание не только пользуется всеобщим уважением, но и считается в глазах современного человека единственным интеллектуальным и духовным авторитетом, понимание индивидуальности обязывает совершить, так сказать, crimen laesae maiestatis[293]: мы призываем отказаться от всякого научного знания. Такую жертву принести непросто, ибо научная позиция не может легко избавиться от чувства ответственности. Если психолог оказывается врачом, который хочет не только научно классифицировать своего пациента, но и понять того как человека, ему грозит конфликт обязанностей, схватка между двумя диаметрально противоположными и взаимоисключающими установками – познанием и пониманием. Этот конфликт не может быть решен способом «или-или», возможно лишь своего рода двустороннее мышление, когда делают одно, не упуская из вида другое.

498 Ввиду того факта, что положительные преимущества знания принципиально работают именно в ущерб пониманию, вытекающее из этого суждение, по всей видимости, будет несколько парадоксальным. С научной точки зрения индивидуум есть не что иное, как повторяющаяся до бесконечности единица, которую с тем же успехом можно обозначить буквой алфавита. Для понимания, с другой стороны, именно уникальное индивидуальное человеческое существо, лишенное всех соответствий и закономерностей, столь дорогих сердцу ученого, является высшим и единственно реальным объектом исследования. Врач должен прежде всего осознавать это противоречие. Вооруженный статистическими истинами своей научной подготовки, он сталкивается с задачей исцеления больного человека, который, особенно в случае душевных страданий, требует индивидуального подхода. Чем схематичнее лечение, тем большее сопротивление оно – вполне справедливо – вызывает у пациента и тем выше риск провала. Психотерапевт волей-неволей вынужден рассматривать индивидуальность пациента как неотъемлемый факт клинической картины и соответствующим образом применять свои методы лечения. Сегодня во всех областях медицины признано, что задача врача состоит в лечении больного, а не какой-то абстрактной болезни. Эта иллюстрация из области медицины – лишь частный случай общей проблемы воспитания и обучения. Научное образование опирается в основном на статистические истины и абстрактное знание, а потому дает нереальную, рациональную картину мира, в которой личность как чисто маргинальное явление не играет никакой роли. Однако индивидуум – иррациональная данность – является истинным, подлинным носителем реальности, конкретным человеком, в противоположность нереальному идеальному или «нормальному» человеку, которого превозносят положения науки. Хуже того, большинство естественных наук старается представлять результаты своих исследований так, будто они возникли без всякого вмешательства человека, и в итоге содействие психического – необходимый фактор успеха – остается вне поля зрения. (Исключение составляет современная физика, признающая, что наблюдаемое зависит от наблюдателя.) Так что и в этом отношении наука дает картину мира, из которой как бы исключается реальная человеческая психика, то есть создает пресловутую антитезу «гуманитарным наукам».

499 Под влиянием научных предположений не только психика, но и всякий человек, наряду со всеми вообще отдельными событиями, каковы бы те ни были, подвергается «усреднению» и размыванию, сводящим картину действительности до понятийного среднего. Нельзя недооценивать психологическое влияние статистической картины мира: она отвергает индивидуума в пользу анонимных единиц, которые скапливаются в массовые образования. Место конкретного человека занимают организации, а высшим выражением тут выступает предельно абстрактная идея государства как принципа политической реальности. В этом случае моральная ответственность индивидуума неизбежно заменяется государственной политикой (raison d’état[294]). Вместо моральной и психической дифференциации личности получаем общественное благо и повышение уровня жизни. Цель и смысл индивидуальной жизни (которая единственно реальна) тем самым изменяются: индивидуальным развитием пренебрегают ради политики государства, навязываемой индивидууму извне и состоящей в осуществлении абстрактной идеи, которая в конечном счете стремится объять и поглотить все живое. Индивидуум неуклонно лишается морального отношения к собственной жизни, им управляют, его кормят, одевают и воспитывают как социальную единицу, размещают в соответствующей жилищной единице и развлекают в соответствии со стандартами, которые призваны доставлять удовольствие и удовлетворение массам. Правители, в свою очередь, являются такими же социальными единицами, как и управляемые, и отличаются только тем, что на своих постах становятся специализированными выразителями государственной доктрины. От них не требуется быть личностями, способными к суждениям; они должны быть узкими специалистами, бесполезными вне области своей деятельности. Государство само решает, что следует преподавать и изучать.

500 Политической доктриной, будто бы всемогущей, манипулируют, в свою очередь, во имя осуществления государственной политики те, кто занимает высшие посты в правительстве, где сосредоточена вся власть. Всякий, кто избранием или по прихоти судьбы занимает одно из таких мест, не подчиняется высшей власти; он сам воплощает собой государственную политику и в пределах полномочий может действовать по своему усмотрению. Следом за Людовиком XIV он может повторить: «L’état c’est moi»[295]. То есть он единственный – или по крайней мере один из немногих – способен воспользоваться своей индивидуальностью, сумей только выяснить, как отлучить себя от государственной доктрины. Увы, таким людям суждено, скорее всего, оставаться рабами собственных вымыслов. Подобная односторонность всегда компенсируется психологически – коварными бессознательными содержаниями. Рабство и бунт связаны неразрывно. Отсюда соперничество за власть и преувеличенное недоверие, которые пронизывают весь общественный организм сверху донизу. Более того, чтобы компенсировать свою хаотическую бесформенность, масса всегда порождает «вождя», который неизбежно оказывается жертвой собственного раздутого эго-сознания, как показывают многочисленные примеры в истории.