538 Все массовые движения, как и следовало ожидать, с наибольшей легкостью скользят по наклонной плоскости, состоящей из больших чисел. Где много, там безопасно; то, во что многие верят, должно по определению быть правдой; то, чего многие хотят, должно быть достойным приложения сил, необходимым и, следовательно, благим. В гомоне многоголосия таится порыв добиваться насильственного исполнения желаний; слаще всего, однако, оказывается мягкое и безболезненное соскальзывание обратно в царство детства, в рай родительской опеки, в беспечность и безответственность. Все мысли и заботы внушаются сверху; на все вопросы есть ответ, все потребности получают необходимое удовлетворение. Инфантильное мечтательное состояние массового человека настолько оторвано от действительности, что ему и в голову не приходит спросить, кто платит за этот рай. Подведение счетов возлагается на высшую политическую или социальную власть, которая охотно берется за эту задачу, ибо тем самым укрепляет себя; чем больше у нее силы, тем слабее и беспомощнее становится индивидуум.
539 Всякий раз, когда социальные условия такого типа обретают изрядный размах, открывается путь к тирании, а свобода личности превращается в духовное и физическое рабство. Так как всякая тирания по своей сути аморальна и безжалостна, она имеет гораздо больше свободы в выборе методов и средств, нежели любая институция, принимающая во внимание человеческую личность. Если подобная институция вступит в конфликт с организованным государством, ей предстоит быстро осознать несомненную уязвимость своей морали, а потому она вынужденно воспользуется теми же методами и средствами, что и ее противник. Так зло распространяется почти по необходимости, даже если возможно избежать прямого заражения. Опасность заражения возрастает, когда решающее значение придается большим числам и статистическим величинам, как это повсеместно происходит в нашем западном мире. Удушающая сила массы каждый день в той или иной форме выставляется перед нашими глазами в газетах, а ничтожность отдельного человека вменяется ему столь основательно, что он теряет всякую надежду быть услышанным. Отжившие свое идеалы
540 Сопротивление организованной массе может оказать только человек, столь же хорошо организованный в своей индивидуальности, как и сама масса. Готов признать и признаю, что это утверждение должно показаться современному человеку почти бессмысленным. Полезное средневековое представление о том, что человек есть микрокосм, отражение великого космоса в миниатюре, давно отпало, хотя само существование его всеобъемлющей и обусловливающей мир психики могло бы заставить индивидуума задуматься. Образ макрокосма запечатлен в психической природе человека; кроме того, он сам продуцирует этот образ для себя во все большем масштабе. Он несет в себе это космическое «соответствие» в силу своего отражающего сознания, с одной стороны, а также благодаря наследственности, архетипичности инстинктов, которые связывают его с окружающей средой. Но инстинкты, воссоединяя человека с макрокосмом, одновременно в некотором смысле разрывают его на куски, потому что желания тянут его в разные стороны. В результате возникает постоянный конфликт с самим собой, и крайне редко индивидууму удается придать своей жизни единую цель (за что, как правило, приходится очень дорого платить подавлением других сторон своей натуры). Часто приходится спрашивать себя, стоит ли вообще навязывать подобную целеустремленность, ведь естественное состояние человеческой психики состоит в столкновении составных частей, в их противоречивом поведении, иначе говоря, в известной диссоциации. На Востоке в этом случае говорят о привязанности к «десяти тысячам вещей»[317]. Такое состояние взывает к порядку и синтезу.
541 Подобно толпе, хаотические движения которой, заканчивающиеся взаимной неудовлетворенностью, направляются в определенную сторону диктаторской волей, индивидуум в своем диссоциированном состоянии тоже нуждается в направляющем и упорядочивающем принципе. Эго-сознание хотело бы, чтобы эту роль играла его собственная воля, но оно упускает из вида наличие могущественных бессознательных факторов, которые препятствуют таким намерениям. Если мы хотим добиться синтеза, нужно сначала установить природу этих факторов, нужно их пережить, иначе понадобится некий нуминозный символ, который будет их выражать и поведет к синтезу. Это мог бы быть религиозный символ, осмысляющий и зримо олицетворяющий все то, что ищет себе выражения в современном человеке; но наша современная концепция христианского символа, безусловно, не способна на подобное. Напротив, нынешний страшный разлом мироздания пролегает прямиком через духовное пространство белого «христианина», а наш христианский взгляд на жизнь оказался бессилен предотвратить возрождение архаичного общественного порядка в облике коммунизма.
542 Сказанное не означает, что с христианством покончено. Наоборот, я убежден, что устарело не само христианство, что лишь наши понимание и истолкование христианства не соответствуют более современному мировому порядку. Христианский символ – живое существо, содержащее в себе семена дальнейшего развития. Он может развиваться и далее; только от нас зависит, сможем ли мы решиться на то, чтобы заново, более основательно, переосмыслить христианское вероучение. Нам требуется совершенно иное отношение к индивидууму и к микрокосму самости, отличное от того, которого было принято придерживаться до сих пор. Вот почему никто не знает, какие пути открыты для человека, через какие внутренние переживания он мог бы пройти, какие психические факты лежат в основе религиозного мифа. Все это окутано столь густой пеленой, что никто не может понять, чем тут интересоваться и ради какой цели. Данная проблема заставляет бессильно опускать руки.
543 Это ничуть не удивительно, ведь практически все козыри в руках наших противников. Они могут опереться на многочисленные толпы с их сокрушительной мощью. Политика, наука и технологии тоже на их стороне. Убедительные доводы науки выражают высшую степень интеллектуальной уверенности, когда-либо достигавшейся человеческим разумом. Так, по крайней мере, кажется современному человеку, накрепко усвоившему просвещенную мысль об отсталости и мраке минувших «суеверных» столетий. Ему и в голову не приходит, что люди, заронившие в него эту мысль, сами серьезно заблуждались, проводя ложные сопоставления несоизмеримых фактов. Вдобавок интеллектуальная элита, которой он задает свои вопросы, почти единодушно соглашается, что невозможное с точки зрения нынешней науки было невозможным и в более ранние времена. Те же факты веры, благодаря которым человек открывает для себя «внеземной» угол зрения, рассматриваются в одном контексте с сугубо научными фактами. Индивидуум спрашивает о церквях и священнослужителях, которым вверено попечение о человеческой душе, а ему в ответ сообщают, что принадлежность к церкви – чисто мирской институции – желательна и даже обязательна, что ставшие для него сомнительными факты веры восходят к конкретным историческим событиям, что определенные ритуальные действия сулят чудесные результаты и что страдания Христа спасли человека от греха и его последствий (то есть от вечного проклятия). Если же, располагая ограниченными средствами, он начнет размышлять обо всем этом, то ему придется признать, что он ничего не понимает и что перед ним всего две возможности – либо верить безоговорочно, либо отвергать такие утверждения как полностью непонятные.
544 Современный человек может, разумеется, воспринять и усвоить все «истины», внушаемые государством, но вот понимание религии для него значительно затрудняется отсутствием пояснений. («Разумеешь ли, что читаешь?» – «Как могу разуметь, если кто не наставит меня?»[318]) Если, несмотря на это, он не отринул полностью свои религиозные убеждения, причина в том, что религиозное побуждение имеет инстинктивную основу и является специфически человеческой функцией. Можно отнять у человека богов, но придется дать взамен других. Руководители массового государства просто обречены на обожествление; а везде, где с подобным еще не покончено, место правителей занимают навязчивые факторы, заряженные демонической энергией, – деньги, работа, политическое влияние и т. д. Когда какая-либо естественная человеческая функция утрачивается, когда ей отказывают в сознательном и намеренном выражении, возникает общее расстройство. Поэтому нас не должно удивлять, что триумф Богини Разума[319] влечет за собой общую невротизацию современного человека, разделение личности, аналогичное расщеплению внешнего мира «железным занавесом». Эта ощетинившаяся колючей проволокой пограничная линия проходит через психику любого современного человека, с какой бы стороны занавеса он ни жил. Типичный невротик не осознает свою теневую личность, а нормальный индивидуум, подобно невротику, видит собственную тень в своем соседе или в человеке по ту сторону великой преграды. Вошло в привычку, стало даже политическим и социальным долгом живописать капитализм (с одной стороны) и коммунизм (с другой стороны) в облике самого дьявола, очаровывая внешний взор и мешая тому обратиться внутрь человека. Однако невротик, вопреки неосознаваемости своей второй личности, смутно ощущает, что с его психической конституцией не все в порядке, а нынешний западный человек развивает чисто инстинктивный интерес к психике и «психологии».
545 В итоге психиатр вольно или невольно вынужден выходить на мировую арену, и ему задаются вопросы, которые прежде всего касаются самой интимной и тайной жизни индивидуума, но которые в конечном счете прямо связаны с духом времени. Вследствие личностной симптоматологии этот материал обычно считают «невротическим» – и правильно, поскольку он составлен из инфантильных фантазий, плохо согласующихся с содержанием взрослой психики и поэтому вытесняемых нашим моральным суждением, если они вообще достигают сознания. Большинство фантазий такого рода по природе своей не проникает в сознание ни в какой форме, и крайне маловероятно, если не сказать больше, что они когда-либо осознаются и сознательно вытесняются. Скорее, они, по-видимому, присутствовали в психике изначально – или, во всяком случае, возникли бессознательно и сохранялись таковыми до тех пор, пока вмешательство психолога не позволило им пересечь порог сознания. Восприятие бессознательных фантазий – это процесс, происходящий, когда сознание оказывается в ситуации расстройства. Иначе фантазии порождались бы нормально и не влекли бы за собой невротических последствий. В действительности такого рода фантазии относятся к миру детства и вызывают нарушения только тогда, когда преждевременно усиливаются аномальными условиями сознательной жизни. Особенно часто это случается, когда от родителей исходит неблагоприятное влияние, отравляющее домашнюю атмосферу и порождающее конфликты, которые нарушают психическое равновесие ребенка.
546 При неврозе у взрослого снова возвращается мир детских фантазий, и велик соблазн объяснить возникновение невроза каузально, как следствие наличия инфантильных фантазий. Но это объяснение не позволяет понять, почему фантазии не проявлялись сколько-нибудь патологически в промежуточный период. Ведь они напоминают о себе, лишь когда индивидуум попадает в ситуацию, с которой он не может справиться сознательными средствами. Возникающий в результате застой в развитии личности открывает простор для инфантильных фантазий, которые, конечно, дремлют в каждом из нас и не дают о себе знать, пока сознательная личность развивается беспрепятственно. Достигая определенного порога насыщения, фантазии начинают прорываться в сознание и создавать конфликты, уже заметные самому больному, который как бы разделяется на две личности с разными характерами. При этом диссоциация давно вызревала в бессознательном, ибо отток энергии сознания (по причине неиспользования) усугублял отрицательные качества бессознательного, в первую очередь инфантильные черты личности.
547 Так как нормальные фантазии ребенка суть не что иное, как воображение влечений, а потому могут рассматриваться как предварительные упражнения в будущей сознательной деятельности, из этого следует, что фантазии невротика, даже если они претерпели патологические изменения и, быть может, извратились под влиянием обратного тока энергии, содержат ядро нормального влечения, отличительной чертой которого является приспособляемость. Невротическое заболевание всегда предполагает неприспособленность, искажение нормального поведения и свойственного тому «воображения». Инстинкты крайне консервативны, они хранят свои древнейшие формы и образцы поведения. В уме они предстают как образы, выражающие суть инстинктивного позыва наглядно и конкретно, подобно картинам. Будь у нас возможность заглянуть, например, в психику мотылька юкки[320], мы нашли бы там образчик идей нуминозного или «магического» свойства, который не только заставляет мотылька оплодотворять растение, но и помогает ему «оценить» ситуацию в целом. Инстинкт нельзя назвать смутным слепым порывом, поскольку он подстраивается и приспосабливается к определенной внешней ситуации. Последнее обстоятельство придает ему специфическую нередуцируемую форму. Инстинкт изначален и передается по наследству, а его форма является древней, можно сказать, архетипической. Она старше и неизменнее формы тела.
548 Эти биологические соображения относятся, естественно, и к
5. Мировоззренческий и психологический взгляды на жизнь
549 Увы, наши идеи имеют прискорбную, но неизбежную склонность отставать в развитии от изменений общей ситуации. Вряд ли может быть иначе, поскольку до тех пор, пока в мире ничего не меняется, идеи остаются более или менее приспособленными к нему и потому функционируют удовлетворительным образом. То есть нет убедительной причины, по которой им следовало бы меняться и приспосабливаться заново. Только тогда, когда условия меняются столь резко, что между внешней ситуацией и нашими устаревшими идеями возникает непреодолимая пропасть, складывается общий кризис мировоззрения, или жизненной философии, и начинает ощущаться потребность в переориентации и перенастройке изначальных образов, которые обеспечивают приток инстинктивной энергии. Их нельзя просто заменить новой, более рациональной конфигурацией, ибо это означало бы пойти на поводу у внешней ситуации и пренебречь биологическими нуждами человека. Вдобавок мы не навели бы никаких мостов к первочеловеку – напротив, вообще преградили бы доступ к нему. Таковы, к слову, цели марксистского образования, которое стремится, уподобляя себя Богу, переделать человека – по образу и подобию государства.
550 Сегодня наши основополагающие убеждения становятся все более рационалистическими. Наша философия перестала быть образом жизни, как это проповедовалось с античные времена; она превратилась в исключительно интеллектуальное и академическое упражнение. Наши конфессиональные религии с их архаическими обрядами и представлениями, достаточно оправданными сами по себе, выражают мировоззрение, вполне приемлемое в Средние века, но чуждое и непонятное для современного человека. Несмотря на конфликт с современными научными взглядами, оно инстинктивно продолжает цепляться за идеи, которые, если трактовать их буквально, не учитывают никаких духовных достижений последних пятисот лет. Очевидная цель состоит в том, чтобы не позволить человеку пасть в бездну нигилистического отчаяния. Но даже когда, будучи рационалистом, человек испытывает побуждение критиковать конфессиональную религию как примитивную, ограниченную и устаревшую, ему не следует забывать, что эта религия провозглашает доктрину, символы которой, при всей спорности толкований, живут собственной жизнью в силу своего архетипического характера. Следовательно, интеллектуальное понимание необходимо далеко не во всех случаях, оно требуется, лишь когда недостаточно оценки посредством чувств и интуиции, когда люди чрезмерно полагаются на интеллект.
551 В этом отношении нет ничего более показательного и симптоматического, чем пропасть, что разверзлась между верой и знанием. Они сегодня настолько несопоставимы, что поневоле воображаешь несоизмеримость этих двух категорий мышления и присущих им взглядов на мир. Но все же они опираются на тот самый эмпирический мир, в котором обитает человек, и даже богословы твердят, что вера поддерживается фактами, исторически воспринятыми в известном нам мире (в частности, что Христос родился как реальный человек, совершил множество чудес и страдал, умер при Понтии Пилате и воскрес во плоти после смерти). Богословие отвергает любые попытки трактовать наиболее ранние свидетельства как записанные мифы и не одобряет, соответственно, символическое понимание. При этом сами богословы не так давно попытались – без сомнения, в качестве уступки «знанию» – «демифологизировать» предмет своей веры, совершенно произвольно проведя ряд разграничений. Но для критического интеллекта слишком очевидно, что миф составляет неотъемлемую часть всех религий, а потому не может быть исключен из положений веры без урона для последней.
552 Разрыв между верой и знанием отражает раздвоение сознания, столь характерное для душевных расстройств наших дней. Такое впечатление, будто два разных человека высказываются по одной и той же теме, каждый со своей точки зрения, – или будто один человек в двух разных состояниях ума делится картиной своего опыта. Если вместо «человек» сказать «современное общество», станет ясно, что общество тоже страдает душевной диссоциацией, то есть невротическим расстройством. Положение дел нисколько не улучшается, если одна половина общества упрямо тянет вправо, а другая – влево. Именно этот процесс происходит в психике каждого невротика, повергая того в глубокое расстройство, которое, собственно, и приводит пациента к аналитику.
553 Как я указал выше – наивозможно кратко, но не пренебрегая упоминанием ряда практических подробностей, опущение которых могло бы поставить читателя в тупик, – аналитик должен налаживать отношения с обеими половинами личности своего пациента, ибо только из них обеих он может составить цельного человека. Если одна половина подавляет другую, об исцелении говорить не приходится, тем паче что именно подавлением другого себя непрерывно занимается пациент (современное мировоззрение фактически его к тому принуждает). Индивидуальная ситуация, по сути, мало отличается от коллективной. Индивидуум – социальный микрокосм, отражающий в мельчайшем масштабе особенности общества – или же, наоборот, наименьшая социальная единица, скопление которых продуцирует коллективную диссоциацию. Последняя возможность видится более реальной, ведь единственным непосредственным и конкретным носителем жизни является индивидуальная личность, а общество и государство суть условные идеи, которым позволительно притязать на реальность лишь постольку, поскольку они представлены совокупностью индивидуумов.
554 Слишком мало внимания уделяется тому факту, что при всей нашей нерелигиозности отличительной чертой христианской эпохи, ее высшим достижением является врожденный порок нашего века – господство слова, Логоса, который обозначает центральную фигуру христианского вероучения. Слово буквально сделалось божеством и остается таковым даже для тех, кто знаком с христианством только понаслышке. Такие слова, как «общество» и «государство», настолько конкретизированы, что оказываются почти персонифицированными. По мнению обывателя, «государство» в гораздо большей степени, чем любой единоличный правитель в истории, выступает щедрым дарителем и распределителем благ; все взывают к «государству», возлагают на него ответственность, ропщут на него и т. д. Общество же возведено в ранг высшего этического начала; ему даже приписывают положительные творческие способности. Кажется, никто не замечает, что поклонение слову, необходимое на определенной стадии умственного развития человека, имеет опасную теневую сторону. Ибо в тот миг, когда слово в результате многовекового воспитания обретает всеобщую значимость, оно разрывает свою первоначальную связь с божественной Личностью. Мы получаем персонифицированную церковь и персонифицированное государство; вера в слова становится доверчивостью, а само слово превращается в жуткий инструмент или лозунг, способный на любой обман. Вместе с доверчивостью приходят пропаганда и реклама, они дурачат гражданина политическими махинациями и компромиссами, а ложь разрастается до масштабов, прежде невиданных в мировой истории.
555 Так слово, первоначально выражавшее единство всех людей и знаменовавшее их союз в образе одного великого Человека, становится в наши дни источником подозрительности и недоверия всех ко всем. Доверчивость – один из наших злейших врагов, но к ней неизменно прибегает невротик, желая вытеснить сомнения или заставить исчезнуть свою вторую половину. Почему-то считается, что достаточно «сказать» человеку, что тому «надлежит» делать, чтобы направить его на верный путь. Сможет ли он так поступить – уже другой вопрос. Психолог же хорошо осознает, что ровным счетом ничего не добьется, убеждая, увещевая и раздавая разумные советы. Надо выяснить все подробности, надо досконально изучить психический инвентарь пациента. Поэтому следует взаимодействовать с цельной личностью страдающего индивидуума, стараться проникать во все закоулки его разума с дотошностью, которая далеко превосходит способности
556 Как объяснялось ранее, у всякого инстинкта имеются два основных качества: это, с одной стороны, динамизм и принуждение и, с другой стороны, – специфическое значение и намерение. Вполне возможно, что все психические функции человека имеют инстинктивную основу, и то же самое верно, полагаю, для животных. Нетрудно заметить, что у животных инстинкт действует как