452 Этот процесс упадка будет долгим и болезненным, но он, к сожалению, видится неизбежным. Правда, в конце концов выяснится, что это единственный путь, которым прискорбная бессознательность человека, его ребячество и индивидуальная слабость могут быть исправлены – заменены человеком будущего, твердо знающим, что он сам является творцом своей судьбы, а государство ему – слуга, а не господин. Увы, человек достигнет этого уровня только тогда, когда осознает, что из-за своей бессознательности пожертвовал основными человеческими правами. Германия стала наиболее поучительным примером рассматриваемого психологического развития. Там Первая мировая война высвободила скрытую силу зла, а сама война оказалась результатом накопления бессознательных масс и их слепых желаний. Так называемый
453 Как я уже сказал, преобладание массовых инстинктов отражает компенсаторные движения бессознательного. Такие движения стали возможными потому, что сознательное в человеке оторвалось от естественных законов человеческого бытия. Благодаря индустриализации бо́льшая часть населения лишилась корней и была согнана в крупные городские центры. Эта новая форма существования – с ее массовой психологией и социальной зависимостью от колебаний рынка и заработной платы – породила личность неустойчивую, неуверенную и внушаемую. Человек понимал, что его жизнь зависит от советов директоров и руководителей предприятий, и полагал, правильно или нет, что теми движет главным образом финансовый интерес. Он знал, что, как бы добросовестно ни работал, он может в любой миг пострадать от экономических изменений, которые совершенно неподвластны индивидуальным устремлениям. Но больше ему не на что было опереться. К тому же господствовавшая в Германии система нравственного и политического воспитания делала все возможное для того, чтобы люди проникались духом тупого послушания, верой в то, что все желаемое должно исходить свыше, от тех, кто по божественному велению восседает на вершине власти над законопослушным гражданином, чье чувство личной ответственности опровергалось суровым чувством долга перед страной. Неудивительно поэтому, что именно Германия стала жертвой массовой психологии, хотя она далеко не единственная страна, которой угрожает этот опасный микроб. Влияние массовой психологии распространилось повсюду.
454 Индивидуальное чувство слабости, вплоть до воображения собственного небытия, компенсировалось, таким образом, вспышкой неизвестного до сих пор стремления к власти. Это был бунт бессильных, ненасытная алчность «неимущих». Этими хитрыми способами бессознательное заставляло человека осознать самого себя. К сожалению, в сознании индивидуума не было ценностей, которые позволили бы ему понять и усвоить эту реакцию, когда она достигла порога осознания. Высшие интеллектуальные авторитеты не проповедовали ничего, кроме материализма. Церкви явно не могли справиться с новой ситуацией; они только протестовали, а протесты помогали мало. Если коротко, лавина прокатилась по Германии и вознесла на свой гребень вожака, избранного в качестве инструмента для завершения краха нации. Каково же было его первоначальное намерение? Он мечтал о «новом порядке». Мы сильно ошиблись бы, предположив, что он вовсе не собирался создавать какой-либо международный порядок. Напротив, в глубине своего существа он был движим силами порядка, которые начали действовать в нем в тот миг, когда тяга к власти и алчность полностью овладели его сознательным разумом. Гитлер был выразителем «нового порядка», и вот настоящая причина, по которой в него влюбился практически каждый немец. Немцы хотели порядка, но допустили роковую ошибку, избрав своим предводителем главную жертву беспорядка и необузданной жадности. Их индивидуальная установка оставалась неизменной: они жаждали власти и порядка. Как и весь остальной мир, они не понимали, в чем состоит значение Гитлера, что он, собственно, символизирует собой в каждом человеке. Гитлер был поистине поразительным олицетворением всех человеческих недостатков – бесталанная, неприспособленная, безответственная, психопатическая личность, обуреваемая пустыми инфантильными фантазиями и проклятая острой интуицией крысы или беспризорника. Он в подавляющей степени воплощал собой тень, низшую часть личности каждого, и по этой причине в него тоже влюблялись.
455 А разве у них был выбор? В Гитлере каждый немец наверняка прозревал свою тень, самую большую опасность для себя. Всем нам суждено однажды осознать тень и научиться с нею справляться. Но можно ли было ожидать, что немцы это поймут, если вообще никто в мире не желает принять такую простую истину? Мир никогда не придет к порядку, пока эта истина не станет общепризнанной. Между тем мы развлекаемся, выдвигая всевозможные внешние и второстепенные причины, почему тень нельзя осознать, хотя достаточно хорошо знаем, что условия осознания очень сильно зависят от того, как именно мы их воспринимаем. Если бы, например, французские швейцарцы предположили, что все немецкие швейцарцы – бесы, у нас в Швейцарии могла бы в мгновение ока разразиться величайшая гражданская война, и мы отыскали бы, не сомневаюсь, самые убедительные экономические причины, по которым такая война неизбежна. Что ж, мы не воюем, потому что усвоили урок, полученный более четырехсот лет назад[252]. Мы пришли к выводу, что внешних войн лучше избегать, а потому вернулись домой, но забрали раздоры с собой. В Швейцарии мы построили «совершенную демократию», где наши воинственные инстинкты проявляются в форме домашних ссор, иначе именуемых «политической жизнью». Мы воюем друг с другом в рамках закона и конституции и склонны считать демократию хроническим состоянием смягченной гражданской войны. Мы далеки от мира с собой: напротив, мы ненавидим друг друга и воюем друг с другом, поскольку нам удалось поместить войну внутрь себя. Наше миролюбивое внешнее поведение служит для защиты наших домашних ссор от чужеземных вторжений, которые могут нам помешать. До сих пор мы преуспевали, но путь до заветной конечной цели еще долог. У нас имеются враги во плоти, мы пока не смогли полностью вместить в себя наши политические разногласия. Мы еще подвластны нездоровому заблуждению, будто нужно обрести мир в себе. Тем не менее даже наше национальное, смягченное состояние войны скоро завершилось бы, узрей каждый собственную тень и начни ту единственную борьбу, которая действительно стоит схватки, то есть борьбу против подавляющего влечения тени к власти. У нас в Швейцарии сносный социальный порядок, потому что мы воюем между собой. Наш порядок был бы идеальным, имей каждый возможность направлять агрессию внутрь себя, в свою психику. К сожалению, наше религиозное образование мешает нам этого добиться, сбивает с толка ложными обещаниями немедленного внутреннего мира. В конце концов мир и вправду может наступить, но это случится только тогда, когда победа и поражение утратят свое значение. Что имел в виду наш Господь, когда сказал: «Не мир пришел Я принести, но меч»[253]?
456 В той мере, в какой вообще возможно сотворить истинную демократию – условную борьбу между собой, коллективную или индивидуальную, – мы воплощаем и делаем реальными факторы порядка, потому что жизнь в упорядоченных условиях становится совершенно необходимой. При демократии вы просто не можете позволить себе тревожащие осложнения внешнего вмешательства. Как вести полноценную гражданскую войну, когда на тебя нападают извне? Когда, с другой стороны, вы всерьез расходитесь с самим собой, то принимаете ближних как возможных сочувствующих вашему делу и потому склонны быть дружелюбными и гостеприимными. Но вы вежливо избегаете людей, которые хотят быть полезными и обещают избавить вас от ваших проблем. Мы, психологи, на долгом и мучительном опыте убедились, что человек лишается лучшего ресурса, когда ему помогают избавиться от комплексов. Достаточно помочь ему их осознать и затеять сознательный конфликт внутри себя. Так комплекс становится средоточием жизни. Все, что исчезает из психологического инвентаря, может проявиться вновь в образе враждебного соседа, который неизбежно вызывает гнев и агрессию. Конечно, лучше для всех понимать, что злейший враг прячется в собственном сердце человека. Наши воинственные инстинкты неистребимы, поэтому состояние идеального мира всех со всеми попросту немыслимо. Более того, мир – состояние иррациональное, он порождает войну. Истинная демократия – в высшей степени психологическая инстанция, которая принимает во внимание человеческую природу такой, какова та есть, и допускает необходимость конфликтов в пределах национальных границ.
457 Если сравнить нынешнее состояние ума немцев с моими соображениями, мы оценим, сколь масштабна задача, стоящая перед миром. Вряд ли можно ожидать, что деморализованные немецкие массы осознают значение этих психологических истин, при всей очевидности последних. У великих западных демократий тут больше шансов, если они будут воздерживаться от тех войн, которые всегда соблазняют поверить во внешних врагов и в желательность внутреннего мира. Заметная склонность западных демократий к внутренним разногласиям – как раз то обстоятельство, которое могло бы вывести их на более обнадеживающий путь. Но я боюсь, что эта надежда будет развеяна теми, кто все еще убежден в ценности противоположных устремлений, в пользе уничтожения личности и расширения влияния фикции, именуемой государством. Психолог твердо верит в человека как единственного носителя разума и жизни. Общество и государство получают свои черты от психического состояния индивидуума, они состоят из индивидуумов и организации последних. При всей своей неоспоримости этот факт еще недостаточно прочно утвердился в коллективном мнении, так что люди продолжают употреблять слово «государство», как бы подразумевая некоего сверхчеловека, наделенного неисчерпаемой силой и находчивостью. Сегодня от государства ожидают того, чего никто не ожидает от отдельного человека. Опасный склон, ведущий вниз к психологии масс, начинается с этого правдоподобного мышления обилием цифр, с точки зрения могущественных организаций, где индивидуальность сводится к простому шифру. Все, что превышает определенный человеческий размер, вызывает к жизни в бессознательном человека столь же нечеловеческие силы. Вызываются тоталитарные демоны – вместо осознания того, что на самом деле возможен только бесконечно малый шаг вперед в нравственной природе личности. Разрушительная сила нашего оружия сверх всякой меры возросла, и это обстоятельство ставит перед человечеством психологический вопрос: сообразуется ли умственное и нравственное состояние людей, облеченных властью применять это оружие, с чудовищностью возможных последствий?
XIII. Послесловие к «Очеркам современных событий»[254]
458 Германия задала миру чрезвычайно непростую задачу, которую необходимо рассматривать с разных сторон. Психологический аспект – лишь одна из множества граней этой задачи. Как психолог я, естественно, склонен считать ее важной, но предоставлю читателю возможность составить собственное мнение по этому вопросу. Мой профессиональный интерес к психологии бессознательного часто позволяет выявлять намерения, скрытые от сознания, существующие, так сказать, в зачаточном состоянии; эти намерения бессознательного готовы прорваться в сознание задолго до того, как у индивидуума вообще появятся догадки о содержаниях его психики. О том, что зреет в бессознательном немцев, я начал задумываться почти тридцать лет назад (среди моих пациентов в те дни встречались немцы) и еще в 1918 году я писал: «По мере того, как христианское мировоззрение теряет свое значение, все громче и суровее звучит клич “белокурой бестии” (
459 Едва ли нужен талант Эдипа[256], чтобы догадаться, кто имелся в виду под «белокурой бестией». Впрочем, сам я полагал, что под «белокурой бестией» следует понимать не одну только Германию, что за этим образом скрывается первобытный европеец как таковой; он постепенно становился все заметнее благодаря непрерывно возрастающей массовой организации общества. В той же статье я писал: «Даже первобытное недоверие к соседнему племени – недоверие, которое, как нам казалось, мы давно переросли благодаря всемирным организациям, – вновь напомнило о себе в этой войне, раздувшись до чудовищных размеров. Дело уже не в том, чтобы просто сжечь соседнюю деревню или отрубить несколько голов: целые страны лежат в руинах, миллионы людей истреблены. Враждебная нация лишается даже крупицы достоинства, а наши собственные недостатки проявляются в других народах – в фантастически преувеличенном виде. Где сегодня высшие умы, способные к размышлению? Если они вообще существуют, то на них никто не обращает внимания: зато налицо всеобщее неистовство, всеобщая обреченность, от которой индивидуум бессилен защититься. В этом коллективном безумии, к слову, виноват и каждый человек по отдельности, ведь нации состоят из индивидуумов. Поэтому каждый должен решить для себя, какими средствами и способами он может противодействовать злу. Наше рационалистическое отношение побуждает думать, что мы можем творить чудеса, используя международные организации, законы и прочие благие намерения. Но в действительности только изменение личного восприятия способно привести к обновлению духа нации. Все начинается с личности»[257].
460 В годы Первой мировой войны я написал статью, впервые опубликованную на французском языке, а позднее расширенную до отдельной книги, изданной в Германии в 1928 году[258]. Затрагивая среди прочего тему массовой психологии, я утверждал следующее: «Общеизвестно, что нравственность общества в целом обратно пропорциональна его размеру; чем больше количество индивидуумов, тем сильнее стираются индивидуальные различия, вместе с которыми ослабевает и нравственность, целиком зависящая от нравственного чувства личности и от необходимой ей свободы. Следовательно, каждый человек, будучи в обществе, в известном смысле бессознательно хуже себя самого как такового; он подчиняется обществу и в этом отношении избавляется от своей индивидуальной ответственности. Любая большая компания, состоящая из замечательных по отдельности людей, обладает моралью и интеллектом неповоротливого, глупого и жестокого животного. Чем крупнее организация, тем неизбежнее становятся в ней безнравственность и слепая глупость. (
461 В той же работе я высказал почти банальную истину: «Даже наилучшее, именно потому, что оно лучшее, содержит в себе семя зла, из которого не может выйти ничего дурного, а выходит лишь добро». Я особо подчеркиваю это замечание, поскольку оно побуждало меня к осторожности всякий раз, когда мне приходилось судить о каком-либо конкретном проявлении бессознательного. Содержимое коллективного бессознательного, то есть архетипы, с которыми мы имеем дело при любом возникновении психических массовых феноменов, всегда биполярно, всегда имеет как положительную, так и отрицательную сторону. При очередном проявлении архетипа положение дел становится критическим, невозможно предугадать, куда именно вывернет ситуация. Как правило, все зависит от реакции нашего сознания. При коллективном проявлении архетипов неизменно велика опасность массовых порывов, а избежать катастрофы возможно, только если воздействие архетипа удастся перехватить, если оно будет усвоено достаточно большим числом индивидуумов. По крайней мере, должно наличествовать определенное количество тех, кто еще способен оказывать влияние на других.
462 В феврале 1933 года, читая лекции в Кельне и Эссене, я заявил: «Крайне индивидуалистический характер этих новейших достижений уравновешивается компенсаторным возвратом к коллективному человеку, чья власть в настоящее время проявляется в массовых выступлениях. Неудивительно, что в воздухе витает ныне ощущение катастрофы, как будто с гор сошла лавина, которую ничто не может остановить. Коллективный человек грозит задушить человека индивидуального, от чувства ответственности которого в конечном счете зависит все ценное в роде человеческом. Масса как таковая всегда анонимна и безответственна. Так называемые лидеры – неизбежные симптомы движения масс. Истинные вожаки человечества – это неизменно те люди, которые способны на саморефлексию и которые «разбавляют» мертвый груз массы хотя бы собственным весом, сознательно держась в стороне от слепых массовых порывов. Но кто может противостоять этой всепоглощающей силе притяжения, когда каждый человек цепляется за другого и каждый тянет другого за собой? Только тот, кто прочно укоренен не только во внешнем мире, но и в мире внутреннем. Мала и сокрыта дверь, ведущая внутрь, а вход прегражден бесчисленными предрассудками, ошибочными предположениями и страхами. Нам постоянно хочется слышать о великих политических и экономических планах, о тех самых событиях, которые, по сути, и загнали все народы в нынешнюю трясину. Поэтому кажется нелепым, когда кто-то начинает рассуждать о потайных дверях, сновидениях и мире внутри. Какое отношение этот пустой идеализм имеет к гигантским экономическим программам, к так называемым проблемам действительности? Но я обращаюсь не к народам, а к немногим отдельным людям, для которых само собой разумеется, что культурные ценности не падают, подобно манне, с небес, что они создаются руками конкретных людей. Если в мире что-то идет не так, это происходит потому, что не так что-то с человеком, не так что-то со мною самим. Значит, для разумного человека начинать исправление нужно с себя. Для этого требуется – ведь внешний авторитет больше ничего не значит – знание сокровенных основ моего существа, чтобы я мог твердо опираться на вечные факты человеческой души»[261].
462 Меня обвиняют в том, что раньше я произносил такие слова, не подразумевая Германию. Буду счастлив, если мои критики соблаговолят привести примеры собственной смелости в 1933 году. Мои лекции, во всяком случае, читались публично, их посещали сотни человек, и я, в общем-то, ни от кого не прятался[262].
463 В лекциях Терри[263], прочитанных в Йельском университете в 1937 году, я указывал следующее:
«Мы никогда не сможем удостовериться заранее в том, что какая-нибудь новая идея не захватит нас целиком – или не подчинит себе наших соседей. Из современной, да и из древней истории хорошо известно, что подобные идеи могут показаться крайне странными, крайне причудливыми, полностью противоречащими доводам рассудка. Одержимость, почти всегда связанная с такими идеями, порождает фанатичную страсть, при всей внешней благопристойности этих идей, ведет к сжиганию инакомыслящих заживо или к отрубанию голов – а сегодня в ход пускают пулеметы. Мы даже не в силах утешаться той мыслью, что подобные события принадлежат отдаленному прошлому. К сожалению, они свойственны не только настоящему, но и будут свойственны, как представляется, грядущему.
Изменения в характере человека под влиянием коллективных сил поистине внушают трепет. Мягкое нравом благоразумное существо превращается на глазах в маньяка или дикого зверя. Вину за это обычно возлагают на внешние обстоятельства, однако нужно признать, что взрывается в нас то, что было заложено ранее. Вообще мы исконно проживаем на вершине вулкана; насколько известно, не существует способа уберечься от возможного извержения, которое уничтожит все, до чего дотянется. Конечно, полезно взывать к разуму и здравому смыслу, но как быть, если тебе внемлют обитатели сумасшедшего дома или толпа, одержимая коллективным безумием? Разница между первыми и второй невелика, ибо и безумцами, и толпой движут могучие безличные силы…
Теперь же мы наблюдаем удивительный парад государств, которые присвоили себе древние тоталитарные притязания теократий, и этот процесс неизбежно сопровождается подавлением свободного мнения. Мы вновь видим людей, готовых грызть друг другу глотки ради детских теорий о возможности сотворения рая на земле. Не слишком трудно заметить, что силы подземного мира – если не сказать, силы преисподней, – ранее скованные более или менее гигантской постройкой ума, где они служили какой-то цели, ныне творят или пытаются творить государственное рабство и государственную тюрьму, лишенные всякой умственной или духовной привлекательности. Сегодня многие убеждены в том, что простому человеческому разуму вряд ли суждено справиться с решением громадной задачи по «затыканию» жерла вулкана…
Только взгляните на всю немыслимую дикость, что творится в нашем так называемом цивилизованном мире! Она обусловлена людьми и состояниями человеческого ума! Посмотрите на дьявольские орудия разрушения! Они изобретены совершенно безобидными джентльменами (
464 В ходе
465 Многие укоряли меня в том, что я позволил себе рассуждать о немецкой «психопатии». Я всегда придерживался мнения, что массовые политические движения нашего времени суть психические эпидемии, иными словами, массовые психозы. Они, как показывают сопутствующие им нечеловеческие явления, суть психические аномалии, и я отказываюсь считать их нормой, не говоря уже о том, чтобы обелять их и признавать простительными ошибками. Убийство остается убийством, и тот факт, что весь немецкий народ оголтело устремился на самую гнусную и агрессивную войну в истории, – это преступление, которое никто и никогда не сможет вычеркнуть из нашей памяти. Да, против войны как будто выступало немало людей, но они составляли лишь незначительное меньшинство общества. Поведение немцев вообще было аномальным; будь иначе, мы давно бы стали воспринимать эту форму войны как нормальное положение дел.