Языком пробежался по опухшим, пересохшим губам, скривился: — Фу…! — водочный привкус неприятно ощущался во рту. Сколько же он выпил… воспоминание отдалось болью в голове. Черт! Этого мне еще не хватало. И все же, что светит так безжалостно в лицо?

Веки дрогнули. Глаза приоткрылись с трудом. Слепили январские лучи. Пробиваясь через неплотно прикрытые шторы, они отражались от зеркала.

Вот что меня разбудило! Или не только это?

Франц нехотя приподнялся, прижался к холодной никелированной спинке. Ленивым взором, тяжело вздыхая, оглядел просторный гостиничной номер. Трюмо, платяной инкрустированный шкаф, диванчик с приставным столиком, копия картины Рубенса «Венера и Адонис», ваза с фруктами, недопитая бутылка шампанского… Стоп…! — за стеной слышалось глухое журчание воды. Кто-то принимал душ.

— Боже мой! Болван! Пропитые мозги…! Вера! Верошка! Моя принцесса, Хэдвиг…! Прости, прости…

Франц вскочил с постели, схватился за голову, осуждающе закричал двойнику:

— …Спасибо, Клаус, удружил! Твоя заслуга… Это же «Вдова Клико Брют»! Давай еще по бокалу. Кретин! Ты мое состояние помнишь?… Молчишь, свинья… Я тоже не помню… Говоришь, кто знал? Догадываться надо! Все, переселенец, прощай. Вера идет…

Франц зыркнул по сторонам, ища нательное белье, но тут же рухнул седалищем на кровать, прикрывая наготу простынею. Сердце забилось в торжественном испуге. Слышалось легкое шлепанье босых ног.

Дверь скрипнула, отворилась. На пороге стояла Вера в неглиже. Стройное тело прикрывалось короткой ночной сорочкой из тончайшего, воздушного батиста. Чуть увлажненная, она, прилипая, подчеркивала округлые бедра, выступающую молодую грудь. Набухшие соски протирали ткань. Пшеничные волосы, расчесанные, но не до конца высохшие, тонкими прядями опускались на открытые плечи. Большие, немного смущенные, проникновенные глаза светились лазурным блеском.

— Доброе утро, милый. Проснулся? — произнесла Вера ласково. В руках девушка держала бутыль с мутной жидкостью.

Франц онемел. Зрачки расширились. Он восхищенно, как будто в первый раз, рассматривал русскую жену. Дыхание поджимало, сердце учащенно билось. Во рту сухо, будто в пустыне, языком не пошевелить.

— Здравствуй, Верошка! — заговорил, наконец, Франц, справившись с волнением. — Извини за вчерашнее. Я вел себя, наверное, как идиот. Я ничего не помню. Был пьян, как… как…

— Как сапожник, в стельку, — улыбнулась Вера, продолжая стоять, раздумывая, как вести дальше.

— Да, да, как сапожник… — смутился Франц. — Извини, я не могу подняться, но я сейчас, быстро…

— Подожди, Франц. Я принесла тебе рассол, — Вера вспомнила о передаче Шлинке и без робости подошла к немцу, присела на кровать. — На, выпей. Тебе станет легче.

— Что это? Русский самогон? — выдохнул молодой человек страдальчески. Рот перекосился.

— Нет, любимый, это не самогон. Это огуречный рассол. Холодный из погреба. Шлинке побеспокоился, — девушка вытащила резиновую пробку из горлышка, протянула бутыль Францу. — Пей, дорогой. Тебе нужно быть в форме. У тебя важная встреча.

Ольбрихт взял запотевшую бутылку, принюхался, сморщился. Из бутыли шел специфический запах. Он взглянул неуверенно на девушку и…

— Ты чего, Франц? Пей… Это народное средство…

Франц не мог оторвать взгляда. Он смотрел, как зачарованный, осознавая, что это не сон, это явь. Эта полуобнаженная девушка — та самая, юная Верочка, с которой он познакомился летом в 41-году и так трагически расстался в мае 44-го. И вот эта встреча. Он не мог оторвать взгляда от ее васильковых глаз, от ее губ, которые, словно свежие, сочные ягоды малины, притягивали к себе, от ее вздымающей груди, которая вот-вот выпрыгнет из тончайшей, батистовой рубашки. И голос: сладкий, высокий, родной.