— Господин полковник, перекур! Динан! Впереди мост! — Глаза Михаила задорно светились, губы растянуты в довольной улыбке. — Наш мост, Франц!

— Ганс, прекрати кричать! — отозвался недовольно Ольбрихт. — Выйди и расчисти дорогу. Нет времени любоваться Маасом. Фюрер, ждет!

— И Шлинке, ждет! — огрызнулся с обидой Михаил, не поняв сурового выпада Франца, вышел из машины.

Полномочия у адъютанта помощника фюрера были основательные, а причины проезда настолько веские, что при виде документа, подписанного лично фюрером («gelber Ausweis» — желтый пропуск) их сразу пропустили на мост с колонной раненых. Впереди возвышалась церковь Богоматери, а за ней глубже, на вершинах скал, неприступная Цитадель.

Франц тер виски, снимая напряжения поездки. Голова по-прежнему болела.

В правом полушарии щелкнуло, появилось легкое жжение и раздался хрипловатый голос Клауса:

— Эх, друг, помял бы тебе бока, да нет возможности. Хочу на волю, в свое время. Надоело сидеть в черепушке. Может придумал, как это сделать, потому и разбудил?

— Прекрати хандрить, Клаус. Разбудил случайно. Да и какой сон? Дорога разбита и забита войсками, тянемся, как черепаха.

— Я говорил тебе, лети самолетом, не послушался друга.

— Ты желаешь моей смерти, Клаус? Так и скажи. Но помни, это и твоя смерть. В воздухе практически одни «мустанги», «спитфайры» и…и… Что это, Клаус? Ты слышишь? А, ни черта ты не слышишь!

Франц притих на секунду, затем открыл дверь за Михаилом. До его уха долетел гул тяжелых бомбардировщиков. Гул натуженный, леденящий душу, с каждой секундой громче.

— Воздух!!! — крикнул Михаил, осознав первым опасность. — Франц! Криволапов! Из машины, бегом!!! За мной! — проорал Михаил во все горло и выскочил из машины, бросился вперед, прижимаясь к перилам.

Иван, словно уж, проскользнул между шеренгами, распадающегося строя, рванул за Михаилом. — Отойди, раззява! — рыкнул на бугая санитара, стоявшего на пути, для острастки ткнул автоматом в живот.

Франц замешкался. Толпа хлынула вперед, сбивая охрану, потянула за собой. Машина оказалась зажата со всех сторон ранеными солдатами.

— Проклятье! Стоять! Застрелю за паникерство! — выкрикнул он и выстрелил два раза в воздух.

Выстрелы заглушила сирена: неистовая, душераздирающая. Протяжный вой подстегнул людей. Поднялась невообразимая паника. Людской гул разносился по всему мосту. Сзади напирали, пытаясь быстрее проскочить опасное место. Передние падали, истошно кричали, ползли, их давили. Некоторые раненые прыгали в темные воды Мааса, но не попав в полыньи, разбивались о лед. Франц успел отскочить к перилам, чтобы не быть задавленным.

До выхода оставалось метров тридцать. Михаила и Криволапова жестко работали локтями, продвигались вперед. Сжав зубы, выкрикивали: — С дороги! С дороги! Паршивцы!

Всех, кто становился на пути, Иван, не раздумывая, бил в челюсть. В кулаке зажата увесистая свинчатка.

— Я сказал, с дороги, свинья! — рычал шустрый тамбовчанин, нанося новый, хлесткий удар, свергая очередную жертву: санитара — очкарика с безумными глазами.

Франц оглянулся, увидев впереди друзей, напряг мышцы и тараном двинулся за ними. Лицо красное, взгляд решительный, злой, волосы растрепаны. — Пропустите, полковника, свиньи! Черт бы вас побрал! — орал он, метр за метром продвигаясь к выходу.