Квартирный вопрос и операция «Обмен»

Уж не помню, где именно кумир моего поколения писатель Булгаков произнес поистине вещие слова: «Москвичей испортил квартирный вопрос».

«Квартирный вопрос» был, по-моему, главным для всех граждан Советского Союза. Так продолжалось с 1920-х чуть ли не целый век.

Говорю это, как дитя этого времени и как человек, который прожил его от первых революционных лет до самого последнего дня.

Подданные Ленина — Сталина, тем более подданные Хрущева — Брежнева — Андропова могли избежать высылки, ареста, тюрьмы, ГУЛАГа, но не могли избежать так называемой коммунальной квартиры.

Я прожила в коммуналках лет до сорока, то есть лучшую часть своей жизни, — причем в коммуналках, которые год от года становились все хуже, все ужасней.

Для меня, как я теперь вижу, это началось в раннем детстве, в 1920-х. Началось с того, что большевики реквизировали небольшой доходный дом, принадлежавший Успенскому, священнику церкви «на Хохлах», где поселились мои родители в 1914 году. Сперва власть реквизировала, то есть отняла, дом у священника, а потом стала уплотнять каждую очень скромную квартирку в этом доме — слово «уплотнение» было тогда официальным термином.

Что значил этот термин? Он значил, что у людей, живших в квартире, отбирали их комнаты и вселяли туда посторонних.

Моя законопослушная мама — старое немецкое воспитание — объясняла мне, девочке Люсе, что гуманная советская власть переселяет несчастных бедняков из сырых подвалов в хорошие квартиры. Но я видела совсем другое: раньше в нашем подвале держали уголь, а сейчас поселили две семьи…

В результате нескольких уплотнений родительской, далеко не роскошной квартирки из пяти комнат у нас остались две — столовая и спальня. Я до самого окончания школы спала на раскладушке в столовой, а уроки делала на обеденном столе.

А когда стала студенткой, мне выделили отдельную комнатушку — бывшую спальню, у которой отрезали перегородкой два метра из восьми для домработницы (прежнюю комнату при кухне для домработницы отобрали раньше).

Но счастье длилось недолго, максимум год. Заболел папа, выйдя на пенсию, — и как больной захотел отдельную комнату.

И мы с мамой прожили несколько лет в бывшей столовой.

На последнем или предпоследнем году пребывания в ИФЛИ я вышла замуж.

Сами понимаете, у моего первого мужа Бориса тоже не оказалось приличного жилья, куда можно было бы привести молодую жену. Муж с матерью жил где-то в районе Сухаревки, по-теперешнему в начале Проспекта Мира. В их жилище не было ни ванной комнаты, ни, по-моему, нормального сортира. И при том — печное отопление, а в результате адский холод: дуло из всех щелей в ветхих стенах этой халупы.

Тут бы маме снять нам с Борисом комнату, благо она прекрасно зарабатывала… Да и муж скоро начал свою карьеру журналиста.