В неприемные дни к K&M захаживали и иностранные подданные. Впрочем, работы Комара и Меламида не были объектом «дипарта» (искусство для дипломатов) — иными словами, объектом купли-продажи, вернее, обмена картин на джинсы и прочий сугубо дефицитный товар.

K&M занимались чистым искусством и за свои картины, показы и перформансы ни денег, ни джинсов не брали.

Вскоре после обмена, в 1976 году, Д. Е. отметил в модном ресторане Дома актеров (в ту пору еще на Тверской) свое шестидесятилетие. И, естественно, в банкетном зале присутствовали молодые, веселые Алик с Катей…

Словом, тишь, и гладь, да божья благодать.

Однако очень скоро выяснилось, что «покой нам только снится». На самом деле покой снился мне одной — только мне. Д. Е. был, видимо, все же более-менее в курсе дел уже тогда известного Алика.

В 1976 году в жизни сына произошло огромное событие. Картинная галерея Фельдмана в Нью-Йорке устроила большую выставку Комара и Меламида, и оказалось, что это была первая выставка неофициальных русских художников в США.

Спустя год, в 1977-м, тот же Фельдман, который выставлял и Энди Уорхолла, устроил вторую выставку Комара и Меламида.

Как я узнала совсем недавно из статьи Шалвы Бреуса, в 1977 году состоялось также и внеочередное Венецианское биеннале, где были представлены К&М.

Замечу в скобках, что только через 20 лет после выставок Комара — Меламида, в Нью-Йорке прошла выставка другого опального русского художника, а именно — Ильи Кабакова. Но это случилось уже после куда более значительных исторических событий — после того как рухнула советская власть.

Но пока мы еще в 1970-х годах, и естественно, что фельдмановские выставки вызвали много шума, стали сенсацией для всего художественного мира — и не только художественного — и уж во всяком случае широко освещались в тогдашних СМИ и в США, и в Европе. А до некоторых граждан СССР сенсация дошла через их коротковолновые приемники.

Не сомневаюсь, что среди этих граждан был и Д. Е., который, хотя и с трудом, слушал радио на немецком языке. («Глушилки» работали тогда все 24 часа в сутки.).

Единственная, кто оставался в неведении, — это я…

Почему ни Д. Е., ни сын ничего не сказали мне о выставках Алика в США, не знаю. Наверное, Д. Е. по легкомыслию не думал, что это как-то отразится на нем и на мне. Алику же, вероятно, было не до сварливой мамаши и не до ее страхов и переживаний.

Все это закончилось отъездом Алика и его семьи на ПМЖ.

Квартиру на Ленинском-Ломоносовском у сына, естественно, отобрали, как и у всех отъезжающих. И никто этому не удивлялся — наоборот, всем нам казалось совершенно нормальным, что власть изо всех сил старалась напакостить людям, получившим разрешение на отъезд. К примеру, обсуждался вопрос, надо ли брать у лиц с высшим образованием, которые получили разрешение выехать из СССР, плату за их обучение в высших учебных заведениях, хотя это обучение и было бесплатным.

Я уже не говорю о том, что и родственников отъезжающих всячески пытались наказать и унизить… Кое-кого даже лишить работы… Или, того хуже, исключить из КПСС.

Операция «Обмен» ничего не изменила в жизни художника Алика…

Тем не менее я ни разу не пожалела, что все мои хлопоты закончились тем, чем закончились. И ни разу Д. Е. не упрекнул меня в том, что мы с ним потеряли старую четырехкомнатную квартиру, обжитую и красивую…

Наоборот. Не сговариваясь, оба мы были рады, что Алик с семьей пожили, хоть недолго, в Москве по-человечески.