— Мистер Бейтс, вы меня, конечно, извините, но нельзя же так. Вы взрослый человек. Вы должны понимать, что невозможно всю жизнь оставаться ребенком. Я не хочу показаться грубой, но…

— Я понимаю. Я вполне понимаю ситуацию. Как я вам уже сказал, я довольно много читаю. Я знаю, что обо всем этом говорит психология. Но у меня есть долг по отношению к маме.

— А разве не будет исполнением этого долга — и долга по отношению к себе тоже, — если вы поместите ее в… ну, лечебницу?

— Она не сумасшедшая!

Его голос больше не был ни тихим, ни извиняющимся, он стал резким и визгливым. Пухлый и только что безобидный мужчина вскочил на ноги и резко всплеснул руками, смахнув при этом со стола чашку. Брызнули осколки, но Мэри даже не посмотрела на пол. Она видела лишь это неузнаваемо изменившееся лицо.

— Она не сумасшедшая, — повторил он. — Что бы там вы — или кто другой — не думали, она не сумасшедшая. Что бы там не писали в книгах, и что бы не говорили психиатры. Они бы рады были упрятать ее куда-нибудь, только дай им волю — одного моего слова было бы достаточно. Но я его не скажу, потому что я знаю. Вы понимаете это? Я знаю, а они — нет. Они не знают, как она заботилась обо мне все эти годы, как она в буквальном смысле слова ишачила на меня, как страдала из-за меня, какие жертвы ей приходилось приносить. Если теперь у нее появились странности, то это моя вина — я в ответе за это. Когда она пришла ко мне в тот раз и сказала, что собирается снова выйти замуж, это я ее остановил. Да, я — не кто-то другой! И не нужно говорить мне о материнской ревности или об излишней опеке — я во сто крат хуже ее. В сто раз более сумасшедший, если вам так хочется употребить это слово. Меня бы моментально упрятали в психушку, если бы кто узнал, что я говорил, и что делал, и как себя вел. В конце концов я сумел приспособиться. Она — нет, ну так что ж? Кто вы такие, чтобы решать? Я думаю, все мы временами немного сумасшедшие.

Он умолк, но не хватило ему не слов, а дыхания. Его лицо стало очень красным, сморщенные губы начали дрожать.

Мэри встала.

— Я… Мне очень жаль. Правда. Я должна извиниться. Я не имела права говорить того, что сказала.

— Да. Я знаю. Но это не имеет значения. Просто я не привык подолгу разговаривать с чужими. Живешь все время один, вот все и накапливается. Набивается внутрь, как в эту белку.

Он был уже не таким красным и попытался улыбнуться.

— А симпатичная она, правда? Я часто хотел завести себе живую, чтобы ее можно было приручить.

Мэри взяла со стола сумочку.

— Мне, пожалуй, пора. Уже очень поздно.

— Ну что вы, не уходите. Мне страшно стыдно, что я поднял такой шум.

— Да нет, дело вовсе не в этом. Просто я действительно очень устала.

— Но я надеялся, что мы, может быть, посидим еще немного. Я собирался рассказать вам о своем хобби. У меня в подвале что-то вроде мастерской…

— Я бы с удовольствием посмотрела, но я правда просто падаю с ног.

— Ну, что ж, ничего не поделаешь. Я провожу вас до мотеля; все равно, нужно еще закрыть контору. Клиентов, похоже, сегодня больше не будет.

Они вернулись в прихожую, и он помог ей одеться. Плащ он подавал так неуклюже, что Мэри почувствовала раздражение, однако вовремя сдержала готовые вырваться сердитые слова, потому что угадала причину его неловкости. Он боялся прикасаться к ней. В этом было все дело. Бедняга действительно был в ужасе от того, что находился рядом с женщиной!