Мэри опять постучала, воспользовавшись на этот раз торцом фонарика, и, по-видимому, ее наконец услышали, поскольку голоса наверху смолкли. Потом она услышала негромкие шаги и мгновением позже увидела, как по лестнице спускается мистер Бейтс. Он подошел к двери, открыл ее и радушным жестом пригласил Мэри внутрь.

— Прошу прощения, — сказал он. — Я укладывал маму. С ней иногда приходится нелегко.

— Вы сказали, что она больна. Мне, наверное, не следовало беспокоить ее.

— О, вы ее вовсе не побеспокоите. Она, скорее всего, уже спит как младенец, — мистер Бейтс бросил взгляд назад в сторону лестницы и понизил голос: — На самом деле она не больна, то есть, в физическом смысле. Просто у нее иногда бывают настроения…

Он неожиданно кивнул, не закончив фразы, и улыбнулся.

— Давайте ваш плащ, я его повешу. А теперь сюда, пожалуйста…

Мэри двинулась за ним по прихожей, отросток которой загибался за лестницу на второй этаж.

— Надеюсь, вы не будете против, если мы поужинаем на кухне, — пробормотал он. — Все готово. Садитесь, а я налью кофе.

Кухня, в которой они оказались, по стилю была непосредственным продолжением той гостиной. Стены были скрыты высокими — под потолок — застекленными шкафами, полными всякой всячины, между ними примостилась старомодная мойка, снабженная ручной колонкой. В углу стояла приземистая дровяная плита. Несмотря на почтенный возраст, она распространяла вокруг себя приятный жар, а длинный деревянный стол, накрытый клетчатой красно-белой скатертью, был соблазнительно уставлен сосисками, колбасками, сыром и домашними соленьями в стеклянных банках. Впрочем, причудливость обстановки не вызвала у Мэри желания улыбнуться, и даже неизбежная салфетка на стене с вышитой вручную надписью показалась ей неожиданно к месту:

«БОЖЕ, БЛАГОСЛОВИ НАШ ДОМ».

Да будет так. Это, все-таки, было намного лучше, чем сидеть в одиночестве в каком-нибудь захудалом провинциальном кафетерии.

Мистер Бейтс помог ей наполнить тарелку.

— Ешьте, не обращайте внимания на меня! Вы, должно быть, очень голодны.

Она была голодна и принялась за еду с таким воодушевлением, что сначала не заметила, как мало ест хозяин. Когда она обратила на это внимание, ей стало неловко.

— Но ведь сами вы ничего не едите! Вы, наверное, уже поужинали раньше и просто сжалились надо мной.

— Нет, нет. Просто я не очень голоден, — он подлил кофе в ее чашку. — Боюсь, мама иногда расстраивает меня, — он опять заговорил тише, и в его голос вернулся этот извиняющийся тон. — Наверное, я сам виноват. Плохо забочусь о ней.

— Вы живете здесь одни? Только вы и мама?

— Да. Тут никто никогда больше не жил. Никогда.

— Вам, наверное, довольно нелегко приходится.

— Я не жалуюсь. Не поймите меня превратно, — он поправил очки. — Мой отец ушел из дома, когда я был еще ребенком, и мама воспитывала меня одна. Пока я рос, денег ей более или менее хватало — еще тех, что остались от ее родителей. Потом она заложила дом, продала землю и построила этот мотель. Мы управлялись со всем вдвоем, и дела шли неплохо — пока новое шоссе не оставило нас без клиентов.